Сорок лет одиночества - [15]
Вечером мы были в офицерском клубе на приеме у американцев по случаю 183-й годовщины независимости их страны. Хартман по этому поводу пошутил, что англичане, мол, сами дали им независимость, а американцы думают, что они ее завоевали. Удивительный человек Хартман. Эрудированный, скромный, говорит на четырех языках, хорошо знает всех родственников заключенных. Во время войны был в плену у немцев, освободили его наши. Он часто вспоминает об этом. Уже немолодой, ровесник моей мамы, но отношения у нас сложились, как у настоящих коллег. Я заметила, что большинство английских офицеров очень верующие люди, причем почти фанатики. Он же говорит, что верит только в то, что видит: “…B своих детей, в красоту природы. Я не знаю, есть ли Бог, лучше спросим об этом у тюремного пастора. Он наверняка знает, так как каждую неделю получает у него деньги за работу”. Как и все англичане, Хартман любит свой небольшой садик у дома. Много в нем возится, а еще больше рассказывает о нем. На цензуру всегда опаздывает, просматривает письма заключенных и их родственников бегло. Доверяет во всем мне. Но это вовсе не означает, что он делает поблажки заключенным. В прошлую цензуру я предложила ему вырезать из письма жены Шпеера сообщение о болезни какого-то Петера. Хартман не сразу стал вырезать, а выяснил. Оказалось, что Петер – родственник заключенного, его племянник.
В письме сыну Ширах писал, что такой жары в Берлине не было с 1865 года. Можно поверить. Ширах много читает, и все газеты, выдаваемые заключенным, прочитывает от и до. Очень любит разгадывать кроссворды. Как только получает газету, сразу же садится за кроссворд и с нетерпением ждет следующий. Много знает и этим гордится, что видно из его писем сыновьям.
Заключенные каждый день получают четыре газеты на немецком языке: “Нойес Дойчланд”, “Ди Вельт”, “Дер Тагес Шпигель” и “Франкфуртер Альгемайне Цейтунг”. Кроме того, цензоры каждую субботу выдают им религиозную газету. Заключенным выдают также тетрадки для записей, которые по окончании уничтожают.
Июль – наш очередной месяц несения караульной службы в Шпандау. На заседаниях будет председательствовать советский директор. Для меня это значит, что я не могу уйти в отпуск, так как придется ездить в тюрьму каждый день. В мои обязанности входит всюду сопровождать директора на работе – ему постоянно нужен переводчик.
Июль оказался жарким не только в прямом смысле. Кроме каждодневных дел в Шпандау приходилось присутствовать на многочисленных протокольных встречах. Вспоминается прием у главного французского контролера Берлинского Центра воздушной безопасности майора Жосса. За столом встретились с Хартманом. Он, оказывается, дружит с главным английским контролером майором Нисбетом, который уходит в отставку и уезжает в Англию. Когда мы расселись на веранде за огромным столом, обильно уставленным яствами, Хартман пошутил, что это напоминает ему нашу тюрьму.
14 июля французы пышно отметили свой национальный праздник – День взятия Бастилии. Был парад и большой прием. Складывается впечатление, что Берлин живет не своей жизнью, а жизнью союзников, победителей. Немцев, как таковых, будто и нет.
В середине июля приезжал инспектировать тюрьму наш военный комендант генерал Чамов. По-прежнему держалась невероятная жара. Я думала, что просто умру в своей парадной форме. Прежде с комендантом всегда приезжал его адъютант Юрий Коровкин, хорошо знающий немецкий, и мое присутствие было формальным. На этот раз генерал приехал без Юры, и мне пришлось сопровождать его.
Входим в камеру Гесса. Он стоит навытяжку – длинный, худой, как скелет. Ему 65 лет, а выглядит на все сто. На вопросы генерала отвечает отрывистым “нет”. Когда мы вышли из его камеры, я почувствовала огромное облегчение. Хотя мое начальство считает, что я женщина без нервов, я никак не могу в присутствии Гесса избавиться от чувства какой-то опасности.
Затем мы заходим поочередно в камеры Шпеера и Шираха. Эти улыбаются, здороваются первыми, как и предусмотрено Уставом. По всей видимости, они любят дни инспектирования: все-таки новые люди, какое-то разнообразие в их монотонной жизни. В ответ на вопросы о жалобах благодарят и отвечают, что жалоб нет, вопросов тоже нет. Ширах доволен, что русские дают черный хлеб, а то американцы совсем закормили белым, это вредно для его желудка. Просит инспектирующего, чтобы вместо ячменного кофе, который он не может пить, давали чай. При организации питания заключенных в наш месяц мы старались соблюдать только минимум калорийности. В отличие от западников – никаких деликатесов. Мы никогда не покупали натуральный кофе, а только эрзац. Во время нашего месяца заключенные всегда просят не мыть кружки, чтобы сохранить по краям настоящий кофе, оставшийся от французского месяца.
После ремонта камерный блок выглядит светлым, стены выкрашены белой краской, как в больнице. Пол натерт так, что в дни цензуры я боюсь поскользнуться на своих шпильках. Стараюсь идти быстро, чтобы успеть за широко шагающим Хартманом.
Последний раз во время цензуры не вручили Гессу письмо от жены, так как все оно было посвящено похоронам бывшего нацистского писателя Ганса Гримма. Ильзе Гесс вспоминала прежние встречи с Гриммом, его дружбу с Гессом. Тесную дружбу с нацистским писателем поддерживал сын заключенного. Последний роман Ганса Гримма “Народ без пространства” я, к сожалению, не читала. Хартман читал и много мне о нем рассказывал. Хартман не возражал, когда я предложила это письмо заключенному не вручать. Странно, но мнение о своем коллеге мне приходится пересматривать. И не в лучшую сторону. Все потому, что последнее время Хартман стал менять свое объективное отношение к заключенным: он вдруг начал жалеть их, призывал проявлять снисходительность.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.