Сорок четвертый - [143]

Последняя осень казалась самой длинной и нудной, наиболее тягостной и трудной. В жужжании летающих снарядов, в стенаниях земли, на которую с грохотом валились стены разрушаемых домов, война опять пришла на Запад, в Лондон, в английские города, и польские летчики снова поднимались на «битву за Англию». Они защищали этот город, который был, сознавая при этом, что того города, их города, уже нет.

Темнота и туманы, однако, не помешали возмездию. Каждую ночь из Англии и Шотландии польские бомбардировщики летели на восток, на Кельн и Вильгельмсхафен, Штутгарт и Бохум, Дюссельдорф, Эссен и Бонн — 256 вылетов в октябре, 283 вылета в ноябре, 338 вылетов в декабре.

Привычное занятие, трудное, но будничное. Давно уже лишенное пафоса возмездия, энтузиазма надежды и привкуса сильного ощущения.

И на другом краю Европы война, серая и обыкновенная, содрала с мечты о возвращении позолоту надежды. С осенними ветрами, в сером морозном полумраке по утрам самолеты польской авиации на востоке стартовали с разъезженных прифронтовых аэродромов, совершая боевые вылеты на Яблонну и Легионово, Шерань, Тархомин и Бухник, на переправы через Вислу, Буг и Нарев. После двух месяцев действий над Вислой на счету трех польских полков значилось 1989 вылетов, сверх того в ноябре — 351 вылет. Это были вылеты на близкое расстояние — на предместья столицы; вылеты конкретные — для поддержки своей пехоты, которая дорогой ценой вырывала у противника предместья столицы, пригородные поселки и деревеньки на северо-восточных подступах к Варшаве. В ночь на 14 октября 32 самолета полка «Краков» совершили 85 боевых вылетов, а в следующую ночь — 125 боевых вылетов. В эту ночь каждый экипаж стартовал по четыре раза! Польская пехота заняла Жерань. Десятью днями позже удар обрушился на Хенрыкув, Яблонну и Легионово. Самолеты стартовали по три-четыре раза в день. 24 октября пехотинцы 2-й дивизии заняли жераньские поля, на которых теперь построен автомобильный завод. Штурмовые группы батальонов 1-й дивизии очищали от немцев развалины фабрики «Спесс и сыновья» (теперь Тархоминские фармацевтические заводы). 27 октября стрелки первых эшелонов обошли дворец князя Юзефа (теперь здание Академии наук) в Яблонне и продолжали продвигаться через скованные морозом приречные болота и заросли ивняка в Бухник — туда, где сегодня находятся места отдыха варшавян. Истребители полка «Варшава» и штурмовики 3-го авиационного полка, применяя бортовое оружие и ракеты, остановили немецкие танки и гренадер, которые готовились к контратаке. 28 октября линия фронта установилась напротив Кемпы Келпиньской на окраине леса за Легионовом. Пехота медленно закапывалась в промерзающую землю, люди поглядывали на наполненные горячими углями жестяные коробки, с помощью которых можно было хоть чуть-чуть согреть промерзшие подобия землянок на переднем крае.

Днем позже 1-я танковая дивизия на своих «шерманах» с триумфом вступала в Бреду, спасенный ею город, который в соответствии с нормальным «западным» стилем наверняка был бы предварительно стерт в порошок тысячью бомбардировщиков. Польские «брабантские стрелки», называемые «кровавыми рубашками», в течение двух дней истекали кровью, совсем не «по-западному» вытесняя немецкие арьергарды из отдельных кварталов и площадей города. В людской памяти осталось именно то, что они спасли город. Осталась триумфальная дорога, называемая сегодня Поольше Вег (Poolsche Weg), осталась радость жителей. Павшие в бою поляки, окруженные уважением, спокойно спят на пригородных кладбищах. Давно смолкли спокойные деловые голоса сражавшихся, слова приказов, огневых команд, донесений и эти последние флегматичные, чуть ли не бесцеремонные слова ротмистра Гутовского из 10-го полка конных стрелков: «Кончаю связь, так как мой танк горит. Конец». Осталась в памяти триумфальная Поольше Вег, хотя и ее записали на счет канадцев, вступавших в город, когда польская дивизия уже двигалась дальше, на канал Марка, где упорно, мучительно «прощупывала» немецкую оборону за каналом, а потом дальше — на Моердийк, на восток. Дивизия все время вела войну — трудную, изматывающую, нудную и кровавую. Где-то там, в пойме устья Мозеля и Рейна, командир бригады 1-й дивизии полковник Францишек Скибиньский ночью перед очередной, уже которой по счету польской атакой, очередной, уже которой по счету немецкой контратакой записал на своем командном пункте:

«Перенесенные из машины в дом радионаушники пищали как сверчки. В них слышались переговоры на польском, английском, немецком языках и даже, на какой-то отраженной волне, русские огневые команды с восточного фронта. Быть может, из-под Варшавы»{374}.

В ливневых потоках, в желтой грязи, сползавшей с северо-восточных склонов Апеннинских гор, на позициях под Предаппио тонул и 2-й польский корпус в Италии. Вздувшиеся, как в половодье, горные потоки, стекая в долины, становились неодолимой преградой. На скользких дорогах вязли машины, каждый шаг вперед давался в тяжелой борьбе с противником и с природой. Польские спешившиеся батальоны и колонны индийских мулов медленно ползли через реки Ментону и Ламонте, к Форли, на Равенну. Предстояло форсировать немало потоков, взять немало возвышенностей, прежде чем наступление 1944 года окончательно остановится перед рекой Сенио, на пороге долины По. Где-то вдали громоздились Альпы, а за Альпийским хребтом лежала Австрия, а за ней Бавария, Чехословакия… А пока: