Сорочья усадьба - [77]

Слышно было, как пришла Рита, цокая каблучками по деревянному полу. Она остановилась перед моей дверью и тихо постучала.

— Я увидела у тебя свет, — сказала она. — Можно войти?

В руке у нее была бутылка красного вина; она вошла и присела на край моей кровати.

— Господи! — воскликнула она. — Что это с тобой?

— Наконец-то заметила, — улыбнулась я, и мне сразу стало больно.

— Погоди-ка минутку.

Она поставила бутылку и вышла и снова появилась с двумя бокалами.

— Подруга, — сказала она, — если хочешь исповедаться, вся моя ночь в твоем распоряжении.

Она сбросила жакетку леопардовой расцветки и туфли.

Я начала с самого начала и рассказала все, что со мной случилось за последнюю неделю в Сорочьей усадьбе. Она требовала подробностей, и у нее это хорошо получалось: уже через полчаса она знала все, что можно, и про Сэма, и про Хью.

— Я догадывалась, что с тобой происходит что-то такое, о чем неловко рассказывать, — сказала она. — Ты изо всех сил прятала от меня своего Хью, а на тебя это не похоже. Надо было сразу все рассказать. Я бы не стала тебя осуждать.

Я пожала плечами и хлопнула еще две таблетки болеутоляющего.

— Ну и кто из этих двух подонков так тебя разукрасил? — спросила она. — Или ты упала вниз по ступенькам с башни?

Я глубоко вздохнула и стала рассказывать ей про Джоша, но на полдороге вдруг поняла, что придется рассказать и про Тесс, иначе она ничего не поймет.

— Я когда-нибудь говорила тебе, — начала я, заранее зная ответ, — про мою сестру Тесс?

— Про сестру? У тебя что, есть сестра? Нет, не говорила.

— Была сестра. Она погибла. Когда мне было тринадцать лет.

И тут я расплакалась.

Когда я все ей выложила, на душе стало гораздо легче. Я об этом никогда и ни с кем не говорила, даже с родителями или с Чарли. Такую возможность дал мне Джош, но я не воспользовалась ею. В конце концов я устала, захотелось спать, но, скорей всего, на меня подействовало вино и кодеин. Я положила голову на подушку, и Рита, ни слова не говоря, стала гладить меня по голове, пока я не уснула.

Реконструкция дома началась на этой неделе, словно родственники решили воспользоваться моим состоянием и поторопиться, пока я снова не стала им ставить палки в колеса. Не знаю, чего они от меня ждали, может быть, боялись, что я в знак протеста лягу на дороге, по которой двинутся грузовики. По правде говоря, для таких действий у меня уже не было сил, я слишком устала с ними спорить.

Меня там в это время не было, но картину я хорошо себе представляю: выносятся в беспорядке разбросанные вещи, разбираются стены, словом, царит разруха. Сдираются обои, возводятся новые перегородки, разбираются печи, в стенах кухни прорубаются дыры для французских дверей. Убираются все кухонные приспособления, делаются новые ванные комнаты. Ломаются старые перегородки, комнаты становятся просторней и выглядят современней. Теперь в них гораздо больше света.

Хотела бы я видеть их недоуменные и озадаченные лица, когда неожиданно обнаружилось содержимое кабинета Генри. Оказывается, его диковинки все это время оставались в доме, конечно, не в упаковочных ящиках — они давно пропали; обернутые в тряпки, эти редкости были спрятаны в стенах, как тайное жертвоприношение. Можно только предполагать, что дедушкин отец после смерти Генри поместил их там, воспользовавшись тем предлогом, что огромные помещения дома для большего удобства надо поделить на комнаты меньшего размера. Кунсткамера Генри так никогда и не попала в Британский музей, потому что сын его, Эдвард Саммерс, пришел в ужас от того, что увидел.

Строители ломали стены с помощью кувалды и лома, и обнаруженное заставило их на порядочное время приостановить работы, несмотря на отвратительную погоду, из-за которой пришлось брезентом закрывать отверстия во внешних стенах: шли непрерывные дожди с ветром, и это могло причинить дому немалый ущерб.

Там были человеческие останки. Я думаю, сын Генри поверил слухам и сплетням, поверил тому, что отец его зверски убил Дору и спрятал тело; и тогда он решил, в свою очередь, спрятать улики и навеки сохранить семейную тайну. Вероятно, он воображал, что дом всегда будет оставаться таким, каким он был при его жизни.

Я бы могла рассказать, что там нашли куски человеческой кожи, сохранившейся в прекрасном состоянии, которые сначала приняли за живопись по пергаменту: изображения птичьих яиц, бабочек, колибри и, самое поразительное, изображение гуйи, выполненное удивительно изящно и очень похоже: оно так и светилось проходящим сквозь кожу светом. И только после внимательного изучения открылось, что тушь нанесена не на кожу, а под нее, а значит, это не живопись, а татуировка. Что Генри сохранил прекрасную память о жене и хотел, чтобы изображение редкой птицы висело в самом знаменитом музее мира, таким образом даруя Доре в некотором смысле бессмертие.

Но это было бы неправда. О, человеческие останки в стенах Сорочьей усадьбе все-таки были, но это все были кости, а не изящный, разрисованный пергамент. Они вполне могли быть костями юной европеянки, и Эдвард вполне мог подумать, что отец его прячет следы страшного преступления; но тогда почему их было так много, разных размеров, вперемешку с костями большой нелетающей птицы; стукаясь одна о другую, они издавали странные звуки какого-то ударного музыкального инструмента. Были и черепа, даже несколько. И один совсем маленький, как череп ребенка.