Сорочья усадьба - [53]

— Вряд ли, — отозвался Чарли. — Слишком уж пикантный скелет в семейном шкафу. Ты что, все сидела здесь и фантазировала?

Он наклонился и всем корпусом толкнул меня в плечо.

— Похоже, у тебя от этой диссертации крыша поехала.

Я пожала плечами.

— Может быть. Все равно, очень хочется знать, что с ней на самом деле случилось. Какие мы были дураки, что не расспросили деда, когда он был живой. В истории нашей семьи столько легенд, что правда, а что нет — неизвестно, хотелось бы раскопать. Теперь уже поздно.

Вдруг дом тихонько качнулся. Глядя на меня круглыми глазами, Чарли схватил меня за руку. Мы настороженно вскинули головы и ждали. Раздался скрип, словно мы плыли на старинном деревянном паруснике, а кругом бушевал шторм; но все прекратилось так же быстро, как началось.

— Пар выпускает, — сказал Чарли.

Я кивнула; мне снова стало не по себе.

Дора

Переступая порог, она сразу понимает: что-то переменилось. Пол под ногами гладок и чист, в воздухе все так же пахнет табаком, но его заглушает густой аромат сирени. Здесь светлее, но свет мягче: абажуры на лампах из прохладного матового стекла. На окнах и на двери, ведущей в глубь дома, бархатные портьеры. Приколотые к стене булавками, выцветшие и свернувшиеся бумажки с рисунками исчезли, теперь образцы рисунков нанесены прямо на обои: несущиеся на всех парусах по волнам корабли и прочее, словом, все, что придется по душе настоящему морскому волку.

Портьеры дрожат и расходятся. Между ними проскальзывает молодой человек и, опустив глаза в пол, кланяется.

— Мистер Макдональд готов нас принять? — спрашивает Генри.

— Да, сэр. То есть он просит вас пройти и немного подождать. Он говорит, что юной леди кое-что может быть любопытно.

Мальчишка опять исчезает за портьерой.

— Но здесь все так изменилось, — говорит Дора.

Генри берет ее за руку.

— Это все твоими стараниями? — спрашивает она.

— Я хочу, чтобы все было так, как в Лондоне. Чтобы тебе делали татуировку не в грязной мастерской, а в приличном помещении. Макдональд был очень любезен и не отказал мне, когда я предложил оплатить перемены. Пойдем?

Пропуская ее вперед, он отодвигает портьеру, и она входит в заднюю комнату.

Макдональд работает — они пришли, как раз когда он делает татуировку. Но не матросу, как можно было бы ожидать, а даме. В кресле с прямой спинкой сидит женщина, локоть ее покоится на подлокотнике, подбородок уперся в запястье. В другой руке сигарета. Она лениво наблюдает, как входит Дора; взгляды их встречаются. На ней только панталоны и нижняя рубашка, спущенная так, что плечи и верхняя часть груди обнажены, как и руки тоже. Макдональд наклонился над ее спиной, он сосредоточенно орудует иголкой. Женщина делает глубокую затяжку и струей пускает дым вверх, не отрывая пристального взгляда от Доры. Лицо ее неподвижно, но Дора видит, что глаза ее смеются.

Дора никогда в жизни не видела такой красавицы. Если хоть на минуту забыться, можно подумать, что очутился в каком-то ином мире. Волосы у нее цвета патоки, губы натурального ярко-розового цвета. Вся верхняя часть груди и руки покрыты татуировками, но не как у Генри, отдельные изображения и каждое само по себе; наколки сделаны сплошь, впритык, почти не осталось свободного кусочка ее натуральной кожи цвета сливок. Ноги, невероятно длинные и мускулистые, она вытянула вперед; панталоны задраны до бедер, обнажая множество декоративных ленточек, мотыльков, цветочков и прочие изображения. Такое впечатление, что под одеждой тело ее скрывает еще один наряд. Дору влечет в комнату, поближе к этой женщине, поближе к кружащимся, кувыркающимся, трепещущим рисункам, ей самой хочется пуститься с ними в пляс. Вдруг кто-то берет ее за руку и тянет назад.

— Ради всего святого, — говорит муж, — зачем вам понадобилось показывать это моей жене?

Макдональд прекращает работать и поднимает голову.

— Я подумал, может быть, ей захочется посмотреть, как наносят татуировку еще одной даме.

Лицо его спокойно и безмятежно, на нем не видно ни раскаяния, ни дерзости.

— Пошли, Дора, — говорит Генри. — Мы подождем в той комнате.

Дора хочет протестовать, хочет сказать, что ничего не имеет против того, чтобы посидеть здесь. Что ей хочется подойти к этой женщине, потрогать ее наколки, заговорить с ней. Но она послушно идет за мужем. Она чувствует, что в жилах его закипает кровь.

— Генри, дорогой…

Жестом он заставляет ее замолчать. Когда говорит он сам, голос его звучит тихо и нарочито спокойно:

— Какая наглость, и это после того, что я сделал для этого человека. Предположить, что у тебя может быть что-то общее с этой… бабой, с этой балаганной шутихой.

— Но я совсем не такая, как эта женщина. Мы знаем это. И я не прочь поглядеть на нее, что тут такого? Она мне показалась очень… любопытной.

Дора скрывает истинные свои чувства: зрелище длинных, татуированных рук и ног этой женщины волнует ее, и это волнение сродни с вожделением к ней и желанием самой стать такой, как она.

Проходит несколько минут молчаливого ожидания; Дора чувствует, что Генри больше не сердится. Наконец снова появляется мальчик, а за ним следом та женщина, только теперь одетая. Она в перчатках, на ней закрытое платье, шея скрыта кружевным воротничком. Выглядит совершенно респектабельно, если не говорить про истоптанные и грязные ботинки. Шляпка тоже, пожалуй, не скажешь, что элегантная: безвкусная и вычурная, с фальшивой виноградной гроздью и яркими шелковыми цветочками.