Сорочья усадьба - [35]

Алкоголь слегка туманит ему голову, и он уже даже рад, что Дора не видит его.

— А что, если я здесь останусь? Как вы считаете, чем тут может заняться человек моего положения?

Коллинз сияет и потирает руки.

— Ну, — говорит он, — даже не знаю, что сказать. Не петь же дифирамбы нашему маленькому здешнему обществу. Я сам вырос, как вам известно, в Суррее,[36] а большую часть юности провел в Лондоне. Меня привлекли сюда слухи про «шерстяных королей» Южного острова, о том, как они фантастически здесь разбогатели. И скажу вам, сэр, я не был разочарован. Здесь можно делать деньги, если, конечно, этого вы, — тут он сделал паузу, чтобы подобрать словечко поучтивее, — желаете.

Не сказал «в этом нуждаетесь», — отмечает про себя Генри.

А Коллинз продолжает:

— Мы здесь создали такое общество, что у нас есть все, что нам надо. Деньги, комфорт. Слуги, хорошая еда, прекрасная одежда. Мирная сельская жизнь, активная общественная деятельность, положительно много развлечений в городе, с балами, оперой, театром и даже с ипподромом — в общем, все, что может пожелать джентльмен.

Он искоса смотрит на жену, но она, похоже, не замечает подтекста последних слов. Впрочем, Генри и сам не знает, понял ли, что тот имеет в виду, хотя, скорей всего, это означает только одно. Он уже успел воспользоваться услугами, в которых нуждается джентльмен, это происходило в тускло освещенном доме на одной из улиц, названной в честь какого-то английского графства.

— Короче говоря, сэр, — продолжает Коллинз, — здесь можно устроить себе великолепную жизнь, а возможно, даже еще более великолепную, чем в самой Англии, если только по-умному вкладывать свои деньги. Здесь мы построили новую Англию. Я понимаю, все мы только и говорим о нашей родине, о том, как страстно мы хотим туда вернуться, но мне рассказывали о людях, которые на старости лет отправлялись туда доживать последние годы и потом до самой смерти тосковали по здешней жизни. Так и померли, мечтая о Новой Зеландии.

Вульгарные разговоры о деньгах Генри не по вкусу, он так воспитан, что к деньгам привык относиться, как к воздуху, который всегда есть, о них в семье никогда не говорили, но слова Коллинза дают немало пищи для размышлений. Вечером он уходит к себе. Когда ложится в постель, в голове уже начинает вырисовываться план действий. Ах, если бы самому сколотить богатство, он смог бы обойтись без денег отца, остаться здесь на несколько лет, снова начать путешествовать по свету, там, где не ступала нога человека, и по-настоящему обрести свободу.

Коллинз приказал отнести контейнеры в библиотеку, которая расположена в южной стороне дома, где всегда прохладно и темно. Он топчется вокруг и не уходит, надеясь стать свидетелем появления сокровищ из присланных ящиков, но Генри просит, чтоб тот оставил его одного. Пока контейнеры еще не открыты, жизнь его не обернулась к нему своей худшей стороной. Его коллекция — это все, что дает смысл его существованию. И если она теперь здесь, в Новой Зеландии, значит, эта страна автоматически становится его новой родиной. Нельзя сказать, что Генри очень этого хочется.

Он долго сидит в полумраке один, уставившись на деревянные контейнеры — здесь вся его жизнь, уместившаяся в несколько ящиков, лежащих на ковре чужого дома, в чужой стране. Комната окружена по периметру книжными полками, книги в одинаковых кожаных переплетах, без сомнения, скупленные оптом, чтобы гости знали: здесь живут образованные, начитанные люди. Интересно, кто-нибудь из них снимал с полки хоть одну книгу?

Он встает и с молотком в руке обходит ящики. Со стоном отрывается первая доска, на ковер падают опилки. Слава богу, хоть хорошо упаковано. Ага, в этом ящике коробочки с насекомыми и небольшими рептилиями, все до единой, и чтобы достать их, приходится потрудиться. Он не торопясь открывает одну за другой, чтобы убедиться, что с образцами ничего не случилось, а заодно и полюбоваться ими. Вот очень редкая бабочка, цитериас аврорина, с ярко-розовыми пятнышками на прозрачных крылышках. Он вспоминает, как подвернул ногу на корневище дерева и, не замечая боли, продолжал преследовать ее, пока не поймал в сачок. А вот и ящерицы, достаточно большие, чтобы набить из них чучело, но вполне помещающиеся в коробке. Будь они хоть немного меньше — пришлось бы хранить их в банке со спиртом. Арахниды,[37] как ядовитые, так и безвредные, колеоптеры[38] с твердыми крылышками и растопыренными лапками; кажется, вот-вот побегут, и Новая Зеландия станет и им второй родиной. Все в целости и сохранности.

В другом контейнере одна из банок разбилась: как только он открывает его, в нос ударяет тошнотворный запах формальдегида. Он поднимает липкое тельце гадюки и кладет его на голый дощатый пол рядом с ковром, потом осторожно разворачивает остальные банки и выстраивает их рядом. Тут есть и кальмар, еще другие ящерки, а еще отвратительные и страшные диковинки: утробный плод и стопа ребенка, другие части его тела. В мягком освещении библиотеки они кажутся почти прекрасными. Он никогда не испытывал к ним брезгливого чувства, они кажутся ему удивительными, достойными восхищения; когда Генри уговорил своего друга-хирурга, и тот достал их для него, он был просто в восторге.