Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др. - [82]

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

1. Н. С. Тихонравов. «Ночь перед Рождеством» (комментарий в «Сочинениях Н. В. Гоголя. Издание десятое», т. I, M., 1889, стр. 542–555).

2. В. А. Розов. «Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя» — «Памяти Н. В. Гоголя. Сборник речей и статей». Киев, 1911, стр. 99—169.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

I.

В гоголевской литературе отсутствуют какие бы то ни было сведения или соображения к датировке работы писателя над повестью «Страшная месть». Возможно, что работа эта относится к лету — началу осени 1831 года. Лето 1831 года Гоголь прожил в Павловске, неоднократно навещая Пушкина и Жуковского, живших в Царском Селе; в другом месте (комментарий к отрывкам из романа «Гетьман») высказано предположение, что к этому времени относится первое знакомство Гоголя с «Историей Русов», рукописью которой обладал Пушкин; следы беглого знакомства с «Историей Русов» можно обнаружить в «Страшной мести». Любопытно, что первые главы повести Гоголя лишены каких бы то ни было определенных исторических черт; единственное конкретно-историческое упоминание о битве казаков с поляками при Перешляе-поле явно принадлежит творческому вымыслу самого Гоголя. Зато в главе VIII упоминание о подготовке нашествия поляков на «народ украинский» несомненно навеяно чтением «Истории Русов», равно как и размышления пана Данила в главе IX.

В первом издании «Вечеров» «Страшная месть» снабжена подзаголовком, снятым в последующих перепечатках: «Старинная быль».

В основном тексте настоящего издания сделаны следующие исправления: «хватая на руки детей» — по ВД1; ВД2, П — «хватая за руки детей»; «душа лукавой гадины» — в ВД1, ВД2, П явная опечатка: «дума лукавой гадины»; «не верь сну» — по П; в ВД1 опечатка: «не верь ему», неудачно выправленная в ВД2 на «не верь ему»; «недвижно остановилась» — по ВД1; ВД2, П — «неподвижно остановилась»; «чокают шпоры» — по ВД1; ВД2, П — «чокаются шпоры»; «стклянных вод» — по ВД1; ВД2, П — «стеклянных вод»; «страшно было глянуть» — по ВД1; ВД2, П — «страшно было глядеть»; «так же неподвижно глядела» — по ВД1 и П; ВД2 — «так же глядела»; «Как стало» — по ВД1; ВД2, П — «Как стекло»; «святый схимник» — по ВД1; ВД2, П — «святой схимник»; «По над самым провалом» — по ВД1; в ВД2 — «Но над самым провалом» — опечатка, узаконенная позднейшими редакторами.

II.

В украинском фольклоре не существует сказочного сюжета, аналогичного сюжету «Страшной мести». Следует вообще отметить, что в художественной работе Гоголь обращался вполне вольно с фольклорными сюжетными построениями. Вместо художественной передачи традиционного сюжета, он стремится к созданию сюжетов собственного изобретения, хотя и снизанных из ряда фольклорных мотивов, но объединенных и видоизмененных согласно своим требованиям.

Таким образом и в «Страшной мести» исследователь должен искать отражения не столько одного, основного фольклорного сюжета, сколько ряда отдельных мотивов. Едва ли не придуман писателем основной мотив «Страшной мести», о котором рассказывает слепой бандурист: в украинском фольклоре мотив побратимства почти не встречается, неизвестны также и параллели к думе о двух казаках; Н. И. Петров, правда, отмечает «подобный рассказ» под названием «Живая могила», но не указывает, что рассказ этот позднейшего происхождения и носит явные следы впечатлений, оставленных чтением «Страшной мести» («Киевская Старина» 1888, № 10, стр. 70 и сл.; ср. Н. И. Петров. «Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Гоголя» — «Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича». Киев, 1902, отд. II, стр. 67–68).

Более близок к фольклору другой центральный мотив повести — мотив «великого грешника», заведомо интересовавший Гоголя и известный ему: в другом варианте мотив этот разработан в страшном рассказе о жестоком пане, повесившем праведного дьякона на заклятой сосне («Глава из исторического романа», отнесенная самим Гоголем к неосуществленному замыслу «Гетьмана», см. комментарий к «Гетьману»). Но и в данном случае фольклорному мотиву дано Гоголем оригинальное разрешение: в фольклоре великий грешник получает, в конце концов, прощение; колдун «Страшной мести», «злодей, какого еще и не бывало на свете», предатель своей родины, гибнет страшной смертью, обрекается на вечную муку во исполнение проклятия, наложенного на весь род иуды Петра самим богом.

Близко к фольклору разработан следующий мотив повести — о противоестественной страсти отца к дочери (ср. например, М. Драгоманов. «Малорусские народные предания и рассказы». Киев, 1876, стр. 304; Е. Романов. «Белорусский сборник», I, Витебск, 1887, стр. 63), который в отдельных вариантах имеет такую же трагическую развязку, заканчивается убийством дочери (А. Н. Афанасьев. «Народные русские сказки», III, Л., 1939, № 339; ср. также II, №№ 290–291). Фольклорными источниками навеяна также ужасная сцена мертвецов, встающих из могил (П. Кулиш. «Записки о Южной Руси», II, СПб., 1856, стр. 69; Б. Д. Гринченко. «Из уст народа». Киев, 1900, стр. 132, 134, 138), но мотивировка этой сцены принадлежит собственно гоголевскому воображению; ср. сходную сцену в «Ганце Кюхельгартене», картина XI. Ряд фольклорных параллелей имеет, наконец, мотив освобождения узника кем-нибудь из родственников лица, заточившего его, и без ведома последнего (см. А. Н. Афанасьев, назв. соч., I, №№ 123–126; II, № 240, П. В. Шейн. «Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края», II, СПб., 1893, стр. 53); в отдельных сказках таким образом освобождается леший мужик («Королевич и его дядька» у Афанасьева), мужик с железными руками («Иван царевич», там же), чудо-юдо (у Шейна), то есть сверхъестественные существа, легко поддающиеся сближению с колдуном «Страшной мести».