Соратники Петра - [196]

(курсив мой. – И. К.) оставит». Но напрасно ждал Брюс посылку из столицы. Ее получил Остерман и от своего имени одаривал оружием шведов, не сообщив об этом первому уполномоченному. Тогда выходка советника Посольской канцелярии больно задела Якова Вилимовича. Но он не стал жаловаться в Петербург, дабы там не подумали, что между двумя уполномоченными произошел разлад, способный «высоким интересам какое препятствие чинить». А вот другой эпизод встал в общую цепочку унижений и обид. Из Посольской канцелярии на Аланд были присланы меха, драгоценные камни, китайские позолоченные обои и прочие вещи, которые следовало употребить для размягчения сердец шведских послов. Остерман даже не уведомил Брюса о том, кого он собирается одаривать этими вещами. Презенты он вручал по своему усмотрению. Узнав об этом, Яков Вилимович был шокирован. Советник ставил делегацию в положение, когда ее правая рука не знала, что делает левая. Но и это не побудило еще первого уполномоченного жаловаться государю.

Теперь ему стало понятно, почему доношения, поступавшие на Аланд, в большинстве своем доставлялись на имя Остермана. В этом была, вероятно, собственная вина Якова Вилимовича. Если бы он больше внимания уделял ведению дипломатической переписки и демонстрировал свою живую в ней заинтересованность, то не дал бы повода Остерману постепенно перевести его на нормированный информационный паек. Кроме этих обид Брюс припомнил разного рода финансовые махинации Остермана, а также самовольное распоряжение присылаемым провиантом и вином. Эти поступки могли проистекать от пренебрежительного отношения советника к первому уполномоченному. И вряд ли государь стал бы санкционировать такие мелочи, даже если бы желал вывести Брюса из игры. Однако то, что открылось Якову Вилимовичу теперь, когда он остался на конгрессе один, давало повод к тому, чтобы усомниться в прежней склонности к нему государя. Сейчас он заставлял себя вспоминать все, что касалось этого злосчастного происшествия, словно бичуя себя за то, что в большой степени сам этому потворствовал. Перед его глазами всплывали эпизоды, свивавшиеся в одну странную цепь. Вот ярким пятном высветился день его приезда на Аланд. Вскоре за этим последовала присылка от государя грамоты, к которой был приложен код для шифрования особо секретных мест в доношениях послов и для дешифровки царских грамот. Сейчас, с высоты свершившегося несчастья, Брюс хорошо понимал, что допустил роковую ошибку, предоставив полное право Остерману и его людям заниматься шифрованием реляций, ни разу не удосужившись проконтролировать их действия. Да, для занятия дипломатией и политикой он был слишком порядочным человеком. Ему и в голову не приходило, что он может быть обманут таким жестоким образом. Видя отношение к себе Остермана, копируемое его подьячим Синюковым, Брюс в отсутствие первого на конгрессе решил сам расшифровать очередную грамоту государя с помощью имевшейся у него «азбуки цифирной». Принявшись за дело, он с ужасом обнаружил, что код не годится для дешифровки. Желая все же расшифровать грамоту, Яков Вилимович натолкнулся на еще более вопиющий факт. Уезжая с Аланда, Остерман не удосужился передать ему новый ключ к расшифровке корреспонденции, оставив первого уполномоченного посла на попечении своего подьячего, выдававшего Брюсу лишь ту информацию, которую считал нужным. Теперь он понял, что подписывал испещренные цифрами листы, не ведая об их истинном содержании.

Сколько же продолжался этот кошмар? На этот вопрос он не мог дать себе ответа, поскольку ни разу за более чем полугодичный срок не проконтролировал своего коварного соратника. Но горечь от собственной беспечности затмевалась еще более страшной мыслью о том, что изменение кода могло быть произведено только с ведома государя, что означало полную утрату царского доверия. Больше он не мог жить в неведении и обманывать сам себя. Нужно было узнать наверняка об отношении к нему царя из уст самого монарха. 6 февраля 1719 года Брюс взялся за перо и известил царя о «многих противностях, учиненных мне с начала комиссии, как от канцелярии посольской, так и от Остермана». Заканчивал он письмо словами: «Я в безсумнительной надежде обретаюсь, что Ваше величество… о сем неизвестен и уповаю на всеславимое… милосердие Божеское».[607]

Ответ царя несколько утешил Брюса. Петр писал, чтобы тот «более не думал» об утрате доверия. О смене кода государь якобы ничего не знал и намерен разобраться, «для чего так учинено». Из царского письма следовало, что Петр не давал Остерману особых указов, о которых бы не знал первый уполномоченный. Получив такой ответ от государя, Брюс счел возможным придать бумаге все прежние притеснения от Остермана и его покровителей. В кабинет Петра поступил документ «Обиды генералу-фельдцейхмейстеру Брюсу, учиненныя от посольской канцелярии». Правда, шумного дела по этому поводу не произошло. Это дает нам основание подозревать, что царь был не до конца искренним, когда уверял Якова Вилимовича в своем неведении относительно перемены кода. К тому же в столице ходили слухи о готовящейся замене Брюса П. И. Ягужинским. «Говорят, – доносил французский консул в Петербурге Лави, – будто его отзывают по причине его ограниченности».