Сопка голубого сна - [143]

— Я виделась с ним всего три раза и то успела полюбить,— добавила Вера.

— Да, да, понимаю... У нас бывают дела, от которых хочется бежать, но куда?

— А Серафима? — спохватилась Вера.— Что с ней?

— Уезжая из Удинского, следователь опечатал Серафимин дом, а ее увез с собой. Она в тюрьме, в распоряжении губернского жандармского управления. Совершенно убита, и, похоже, ей безразлично, что с ней будет. А будет одно из двух: либо полное оправдание ввиду неграмотности и старости, либо несколько лет каторги за соучастие.

— Петр Саввич! — воскликнула Вера.— Ей нужен хороший защитник! Надо немедленно телеграфировать в Москву адвокату Булатовичу, чтобы защиту взял на себя Декартон и приехал в губернию, каких бы денег это ни стоило. Он лучший защитник, мой защитник. Сделайте это для меня!

— Ваша просьба для меня приказ, мадам!

— Благодарю вас. Вечером я дам вам текст телеграммы,— она помолчала, а затем изменившимся голосом добавила тихо, словно вспоминая: — В последний раз, провожая меня в сенях, Серафима сказала: «Мой ксендз — святой человек. Я и знать не знала, что такие люди бывают на свете...»

Воцарилась тишина. Поденицын поднялся.

— Вы не обидитесь, если я вас теперь покину? Мне еще надо поработать немного.

Он поцеловал Вере руку и вышел.

Из кухни выглянули Дуня, Митраша и Федот.

— Что-нибудь случилось, Бронислав Эдвардович? — с тревогой спросила Дуня.

— Да, случилось. Я опасался за Павла, а беда постигла ксендза Серпинского. Его больше нет в живых.

— О господи! — воскликнула Дуня, сжимая виски, й словно в ответ из комнаты донесся плач Зютека.

— Займись им, пожалуйста, Дуняша, я не в силах, расстроилась, как старая гитара.

— Хорошо, Вера Львовна, иду...

Она побежала к малышу, а Федот с Митрашей вернулись на кухню.

Вера потянулась за сигаретой, Бронислав закурил трубку.

— Поэтому он и отказался нас с Зютеком крестить,— сказала Вера, провожая глазами колечки дыма.

— Ясно. Он мог обманывать власти, прикидываясь ксендзом, но не верующих... Это было бы святотатством.

— Знаешь, у меня как-то не укладывается в голове, что он не ксендз.

— И у меня.

— В разговоре мы его продолжаем называть ксендзом...

— Должно быть, он так долго играл роль ксендза, что в конце концов стал им.

— Засунул в рот оба дула и выстрелил... Господи, что он думал в тот момент? Что чувствовал?!

— Видишь ли, у нас много двуличных патриотов, которые служат одним, и другим, и третьим, людей с подленькими душонками. Это ложь, что неволя закаляет человека, она его калечит... Все наши восстания были трагичны. Походили на бунты лилипутов под ногами трех великанов. Я не верю, что Польша может обрести независимость, пока существуют государства-захватчики: Австрия, Германия и Россия. Но народу, чтобы спастись от окончательного падения, сохранить веру в себя, достоинство, нужны время от времени такие безумцы, как этот ксендз или не ксендз, человек без имени, боровшийся в одиночку против целой империи и умерший в жутком одиночестве... Даже враг, даже следователь, убивая его, готов был одновременно наградить его орденом «Виртути милитари» за доблесть.

Прекрасный августовский день, солнце клонится к закату. Зеркало пруда сверкает за оградой в его косых лучах, гладь кажется неподвижной, но моментами там слышится шум, и под водой мелькает серебристая спина Радуни.

Собаки дремлют под террасой.

Неподалеку на полянке лежит Маланья со своими Фунтиками размером уже в рослую собаку. Медвежата играют. Один атакует, карабкается на баррикаду материнского туловища, второй сталкивает его.

Из-за ограды долетает мерный стук топора — Павел делает последнюю связку для крыши. Митраша ему помогает. Дом стоит фасадом к пруду.

По дорожке от амбара к дому Дуня осторожно, шаг за шагом, ведет за руку Зютека. Внезапно она его отпускает, и малыш, слегка пошатываясь, неуверенно, но все же продолжает семенить ножками.

— Вера Львовна! Зютек пошел!

Услышав это, Вера, возившаяся на огороде, бросает лейку, бежит к ним, хватает Зютека на руки:

— Пошел! Солнышко ты мое! Подходит Бронислав.

— Ну-ка, Зютек, покажи, что ты можешь...

— Сделай для папки три шага,— говорит Вера, ведя его за ручку.

Она отпускает его, и Зютек делает даже не три, а пять шагов, поворачивается, смеется, потом вздыхает и садится на траву. Дуня поднимает его и ведет дальше за ручку к дому, к медведям.

— Когда дети начинают ходить? — спрашивает Бронислав.

— По-разному. Девочки раньше, мальчики, как правило, чуть позднее, где-то к году. Зютек пошел в неполных одиннадцать месяцев.

Они возвращаются к прерванной работе. Вера берет одну лейку, Бронислав вторую, продолжается поливка... В этом году они увеличили площадь огорода вдвое. Урожай обещает быть прекрасным. Помидоры поспевают, через неделю надо снимать.

За забором смолкает стук топора, Павел и Митраша в четыре руки забивают гвозди — ставят леса.

— Когда Павел достроит избу?

— В сентябре.

— Значит, надо написать Серафиме, пусть готовится в октябре приехать.

— Написать ты можешь, но я привезу ее сам. В октябре поеду в Удинское за покупками на зиму и захвачу с собой Серафиму.

К этому времени Павел с Эрхе переберутся в свою избу, Митраша обвенчается с Дуней и поселится в их комнатах, а Серафима получит Митрашину комнату. Им вспомнились все хлопоты и старания по делу Серафимы. Адвокат Декартон проявил чудеса ловкости и таланта и добился ее освобождения.