Это была литераторша. Невысокая. С монументальной прической на голове.
– Я тут при чем? – Неужели все теперь свалят на нее? Ну почему она не кинулась разнимать? Почему не подняла крик?
– А кто при чем? – Взгляд пристальный и колючий.
С языка уже почти соскочило: «Это Томилова! Это Чемоданов! Они занимаются защитой своего королевства».
Промолчала. Душа билась в безвыходном лабиринте – и сказать нельзя, и не сказать – тоже, решат, что это она…
– Сама упала, наверное.
– У нее разбито лицо, порваны брюки, все тело в синяках. Ты считаешь, что она без остановки падала с пятого этажа, а потом в припадке билась головой о подоконник? Не считайте себя умнее других!
Это все березы! Они виноваты!
Лиза отвернулась. Что говорить? Чуть не ушла на улицу без куртки. Вернулась в раздевалку. На кафельном полу капли крови.
Какой ужас! Как они могли? Сама хороша! Надо было войти и разнять. Надо было закричать. Надо было тащить вниз Костика, чтобы он увидел, что натворил.
Наклонилась, в поиске своей одежды. Под батареей какой-то черный камешек. Булыжник, что ли, притащила малышня? Все равно потянулась рукой, пришлось на колени встать. Коснулась пальцами и, еще не увидев, догадалась. Кольцо!
Схватила, вылетела на улицу.
– Подождите!
В ворота выезжала директорская машина. Нону повезли зализывать раны.
– Разборка в курятнике. – Костик появился из-за крыльца. – Я думал, она хочет с ней поговорить.
Лиза смотрела на Костика и не понимала, как он умудряется быть таким спокойным. Ведь завтра все откроется, начнутся бесконечные вызовы к директору, их могут выгнать из школы.
– Я думала, что ты с ней собираешься поговорить. – Большой перстень резал ладонь – специально, чтобы наказать себя, сжимала кулак все сильнее и сильнее.
– Опередили, – развел руками Костик. А в лице как будто сожаление… Нет, показалось, никаких эмоций, кроме скуки. – Не ожидал такого развития событий. Теперь и не поговоришь… – Он посмотрел вслед уехавшей машине.
– Почему? – Разжала кулак. Больно-то как!
– Помрет, будет являться нам в кошмарах, требовать покаяния.
– Вот к тебе и будет.
– А к тебе?
– Я не знала, зачем она тебе понадобилась. Думала, влюбился.
Костик на мгновение даже улыбаться перестал.
– Мы с тобой одной крови, ты и я, – медленно произнес он. – Если кому настучишь, на тебя первую все свалят.
Вот самое страшное и произошло. Говорят, еще цунами способно города сносить на своем пути. Но это уже было не так опасно.
Стало холодно. Вспомнила, что все еще не нашла свою куртку, что на дворе не май месяц. А лучше бы май. Отмотать бы пленку жизни назад…
Около раздевалки стоят учителя. Завуч о чем-то говорит с охранником. Как удачно он отлучился на минутку! А то и на все десять минуток.
– Вот, она была! – Охранник ткнул пальцем в Лизу.
– Ну-ка, подойди.
Лучше бы сразу домой. Далась ей эта куртка!
– Что здесь произошло? – Завуч у них новый. Только что пришел. Никого не знает, но сурово супит брови.
– Не видела. Я потом пришла. – Взгляд невольно уплывал в сторону, и уже никаких сил нет заставить себя поднять голову. Но ведь не виновата. Совсем не виновата. Почему же боится? Почему не может взглянуть в глаза?
– Что ты там мнешь в кулаке? – заметила литераторша. Учителя вообще народ очень внимательный.
– Кольцо. Горюновой.
На ладони черный камень смотрелся тускло. И что он так привлекал внимание, когда был на пальце у хозяйки? Куда все делось?
– Уронила.
– Вот и зайдешь к ней. Кольцо отдашь, извинишься, – заторопилась литераторша. – Заодно узнаешь, кто все это устроил!
Начинается… Трещат барабаны, палач удобней перехватывает в натруженной ладони гладкое топорище, священник любовно протирает накрахмаленным платочком топчан – место казни.
– Надо как-то все это замять, чтобы без скандала, – многозначительно бросил завуч. – Нам здесь только полиции не хватает. Сами выясните, кто и что. И чтобы без огласки. В начале учебного года… Еще районное телевидение разнюхает, шум на все министерство.
То есть цирк шапито – пожалуйста, а полицию – нет?
– Арзамасцева! Ты еще здесь?
Литераторша успела забыть о Лизином существовании. А она здесь, она слушает. И ей кажется, что ее трусость – сущая мелочь рядом с тем, о чем говорят взрослые.
– Ты совсем ничего не видела?
Лиза молчит. Лимит на оправдания самой себя вышел. Остается говорить правду, а правды нет. Она выжжена кислотой собственного предательства. Поэтому остается молчать. А это, как известно, труднее всего. Молчание – золото. Слова – ветер, воробей, легко мчащийся по изогнутым спинам циклонов.
– Ладно, завтра будет собрание, все узнаем. Я вам устрою веселую жизнь! – грозит литераторша. – А ты пока сходи к Горюновой. Надо убедить ее родителей, чтобы не писали заявление в полицию. У них там, в Америке, с правами строго. Надо торопиться. Ну что, зайдешь?
– Зайду, – произнесла Лиза, не чувствуя, что говорит.
– Они живут в новой оранжевой высотке. На пятом этаже, шестнадцатая квартира. – Литераторша была задумчива. Она уже строила планы, как школа будет выкручиваться. А если директору не удастся договориться с родителями Горюновой? Скандал!
– Сходи… – завуч быстро глянул на Лизу, словно оценивал ее таланты выполнить все, что он ей сейчас скажет, – часа через два. Пускай девочка немного успокоится.
