Сонные войны. Дилогия - [2]

Азиф сразу понял, кто это, и на лице появилась злорадная улыбка. Он убрал палец с крючка — теперь человек в бледно-розовом пуховике обречен. Старик подошел и что-то сказал. Мужчина ответил, причем ответил видимо резко, за что сразу получил клюкой по голове и рухнул на колени. Азифу показалось, он увидел вспышку при встрече клюки и лба. Старик положил ладонь на его голову, мужчина обмяк в призрачных руках слабых белесых теней, что не замедлили подхватить его. Тени по-прежнему еле проглядывались в тумане, но Азиф догадался, и кто такие они. Старик дотронулся до своего левого глаза, потом до сердца, а после проделал ту же операцию над пленником — палец коснулся сперва левого глаза мужчины, потом сердца. По телу несчастного словно ударили разрядом тока — его аж подбросило, вырвав из лап призраков. Он подлетел на метр над асфальтом и рухнул, как мешок соломы.

Старик неторопливо пошел в сторону моря, забирая и туман, и несколько неясных фигур. Прозрачность и густота морозного воздуха нахлынули, покрывая место трагедии. Ярко-красный пуховик распластанного мужчины выглядел на белом снегу алой кляксой, будто пролилась кровь. Но настоящей крови не было. Азиф лихорадочно разобрал винтовку.

Несостоявшейся убийца вышел из недостроенного здания и с ножом в руке подбежал к мужчине, чтобы добить. Тот лежал на крыльце подъезда тихо, будто спал. Кожа его посинела, а лицо выражало ледяное, неестественное спокойствие. Только тоненький ручеек крови с правого уголка губ свидетельствовал — что-то тут не так. Он и вправду спал. Тихо и спокойно. А Азиф решал, стоит ли его добить или нет? И вдруг он почувствовал внезапно накатившую слабость — это, наконец, сказалось бодрствование длиной в несколько дней. Значит, всё нормально, хозяин удовлетворен. Значит, не надо убивать, такой он нравится хозяину больше.

Он бросил взгляд туда, куда ушел старик. Там над лесом плескалось недавно вскрывшееся море, отражающее свет утреннего солнца. Слабого солнца, которое не способно отогреть эту дикую, страшную и непонятную страну. Периферийным зрением Азиф взглянул на мужчину в красном пуховике — из груди у того торчит почти метровый кусок разбитого зеркала. Он взглянул на него прямо — крепкий мужчина мирно спит на сером асфальте. Необычно, конечно, но нет белесых теней, жутких стариков и прочих ужасов, поднимающих пушок на затылке.

Азиф убрал нож и пошел по улицам поселка. У одинокого дворника он узнал, где гостиница. Как ни странно, дворник прекрасно владел английским. Азиф снял номер и проспал совершенно счастливым почти сорок часов. Проснувшись, он поехал в аэропорт и сел на самолет до Хабаровска. В Америку он возвращался куда более бодрым и веселым.

Часть первая: Весна

1

Полтора года спустя…

Вспоминаете ли вы детство? Сам знаю, что вспоминаете, и с каждым годом чаше, и оно кажется вам удивительнее и удивительнее. Всё в детстве раскрашено яркими красками, потому что новое — всегда яркое. В этих воспоминаниях даже самый незначительный эпизод кажется важным и теплым. Глупым, иногда бессмысленным, но ярким, важным и теплым. Определяющим. Словно первые десять-пятнадцать лет отбирают красоту, цвет и чудо у остальной жизни. Если представить наш мозг тетрадью, детство написано там разноцветными пастами, а остальная жизнь лишь сухие строчки — ровный почерк клерка.

Лето здесь теплое, но не жаркое и всё утопает в желтых солнечных лучах. Зима — это игра в снежки, возможно, каток или лыжи и непременно горка и санки. Ну, или дощечка под задом. Горка может быть высотой в метр, но все мы, скатываясь с нее, смеялись, пугались и возвращались домой радостные по самый помпон шапки. Осень в детских воспоминаниях утопает в золоте и опавших листьях, почему-то всегда кленовых. А весна… а вот весна как раз серая и такая школьная. Весна в десять лет еще не имеет значения. Гормоны пока не носятся по венам, вгоняя тело в весенний любовный гон; весна приобретет очарование позднее. В детстве она всего лишь предбанник к лету и свободе. Да, лето, конечно, помнится лучше всего. На втором месте идет зима, оттого, что в это время не надо так часто ходить в школу, ибо каникулы. Каникулы! Летом они больше, а зимой меньше, но и летние, и зимние пролетают очень быстро, оставляя за собой легкое разочарование, но только поначалу. Проходят годы и мы вспоминаем лето. Его игры во всё, что угодно, и зиму вместе с горкой и снежками. Эти воспоминания, как приличный коньяк, становятся только лучше с годами.

В детстве всё кажется чудесным и большим, и только потом мы приписываем чудеса «несформировавшемуся» мозгу ребенка. Только когда нам объяснят: чудес не бывает, а человек произошел от обезьяны, мы забываем детство, а потом вспоминаем… Вспоминаем те маленькие чудеса и они кажутся такими трогательными. Глупыми, да, но трогательными. Но дети еще не знают, что они глупые. Взрослые пока не считают нужным рушить чудеса. Со временем это можно сделать легче. Я думаю, чудо лучше всего рушить в подростковом возрасте. Тогда голова находится в плену у весны и чудеса отступают. Вообще, чудеса очень легко сдают позиции. Если не нужны — они уходят. Всегда будут люди, которым нужно чудо. Чудо никогда не останется в одиночестве. Просто в детстве оно ищет, с кем сможет ужиться. Ищет нужных людей меж миллионов детей Мира и порой находит…