Кира стояла белая, как мел, предо мною, щелкая зубами и вся дрожа, как в лихорадке. Она казалась в эту минуту живым мертвецом. Я сама, должно быть, была не лучше… Все мое существо было охвачено жутким, почти животным страхом. Не скрою, ужас сковал меня.
— Бежим! — прошептала Кира и, схватившись за руки, мы кинулись бегом из селюльки.
Но в ту минуту, как мы перешагнули её порог, звуки разом умерли, оборвались и прямо перед нами выросла высокая, тонкая, белая фигура.
— А! — прокричала Кира не своим голосом.
Я же, не помня себя, рванулась вперед прямо к белой фигуре и вдруг невольно отступила, пораженная.
— Люда? Ты!
Да, это была она, наша тихая, кроткая Люда, твердо переносившая роковую потерю.
— Простите! Я напугала вас. Ради Бога, простите! — заговорила она своим тихим печальным голосом. — Но я часто прихожу сюда ночью играть эту сонату, так часто игранную покойной мамой. Когда все стихнет и уснет, мне как-то лучше и приятнее мечтать здесь о дорогих усопших. Мечтать и играть мамину сонату, которую я никогда ни при ком не играю. Я не знала, что напугаю вас! Простите!
— Полно, Люда! Разве ты виновата? — поспешила я успокоить девочку и крепко поцеловала ее.
Кира последовала моему примеру. Она была сконфужена, ошеломлена.
Потом мы все трое поднялись в дортуар, где металась насмерть перепуганная нашим исчезновением Белка.
С этих пор Кира разуверилась в существование привидений, а Люда уже не играла больше по ночам свою «Sonate pathétique».
