Сон о золотых рыбках - [12]

– Что делать? Меняться. Вы мне – свинячью голову, а я, – Андрей вздохнул, говоря почти серьёзно: – сердце своё отдам. Насовсем. Зачем оно теперь мне. Забирайте.

Листовский вправду забыл обо всём на свете. Забыл о своей ненаглядной жене, забыл о том своём долге, который всегда был с ним. Он стал другим человеком. Этот другой Андрей выскользнул из него и стал отдаляться. Догнать его не было сил и желания. Он раздвоился. Не желая того, превратился в свою копию, в двойника, который не страдал, пытаясь содержать свою молодую семью, не думал о завтрашнем зачёте. Его копия стала жить по своим правилам, по своим желаниям, которые откуда-то возникли. Он не мог осудить её, остановить, пристыдить, приказать, чтобы вернулась на место и не кокетничала с чужой женщиной, не тонула в её глазах. С ним произошло нечто такое, чему и определение не найти сразу. Он и не хотел становиться прежним. Просто не мог.

– Тогда помогите, – озабоченно-стеснительно проговорила совсем не чужая женщина, полуприкрывая свои царственные глаза. Она отгораживалась от всего мира, закрывалась, боясь, что могут подсмотреть её мысли, поймут замысел и откажут ей, возразив, сбросив с себя миг очарования, миг сближения. …Он узнал её. Не мог не узнать. – Помогите до гостиницы дойти. Мама с братом пошли в магазин, а я всё продала и стою пугалом.

Андрей не ходил в церковь, но знал десять заповедей. Почти все…

– А муж – что? – У такой женщины обязательно должен быть муж, – подумал.

– Муж? – проговорила тихо, и скорбные ниточки-морщинки проявились у маленьких губ, – пропал в Чечне. Подержи.

Она заворачивала свиную голову в плотную бумагу. Их пальцы соприкоснулись. Женщина заговорила громко и неестественно:

– Кормов мало. Денег нет. Зарплату в колхозе не платят полгода. Сыну нужно к зиме одежду, обувь. Пришлось забить поросёнка. Колхоз развалился. Всё дойное стадо перевели. Работать негде…

Они шли, как старые знакомые, не обращая внимания на суету, на белые лари с мороженным. Лишь у одного киоска знакомая незнакомка остановилась, долго рассматривала витрину. Выбрала бутылку дорогого вина.

– Ничто не нравится, – притворно-озабоченно проговорила, когда подошли к высокому крыльцу гостиницы. Андрей удивился: зачем продавцу мяса нужно устраиваться на ночлег. Продав продукцию, должна идти на автовокзал, чтобы отправиться домой. Там встретить брата и мать. Что-то не сходится. А если бы не продала, то нет резона сдавать мясо на хранение, платить за гостиницу. Где-то её видел? Она немного походит на одноклассницу. Мало ли похожих людей?

– Тут бандиты собираются. В прошлое воскресение у соседки деньги отобрали. Если, что скажу плохое, не обращай внимания. Меня зовут Любовь Ивановна Орешенкова. Мы из деревни Семилужки.

– В нашем классе была девочка Люба Давыдова. Мы вместе учились. Походите на неё. Вы не жили в Тасино?

– А где это? – улыбнулась загадочно женщина. – Выпишусь, по магазинам пойду.

Люба взяла ключ у дежурной, подала Андрею большую пустую сумку, выхватила портфель.

– Опять нажрался?! Хотя бы о детях вспомнил! – Люба смотрела ему в лицо и громко говорила: – Я тебя устрою, ты у меня выпьешь, бродяга. – Она добавила такое словцо, что Андрей остолбенел. – Когда, спрашиваю, нажрёшься, алкаш? Все нервы вытянул.

Пареньки в кожаных куртках, сидевшие у столика под большим фикусом, равнодушно отвернулись – привычная сцена. Они и не такое слова слышали и не такие ссоры видели в просторном зале гостиницы. Люба хлопнула Андрея портфелем по спине и пошла к лифту. Он поплёлся за ней.

– Так надо, – улыбнулась хитрая Люба из Семилужков, когда лифт, скрипя и постукивая, пополз вверх. Андрей заглянул в её бездонные глаза, которые становились всё темнее и огромней, понял, что сейчас что-то с ними произойдёт. Она обхватила его шею сильными руками и потянулась к лицу. Он не выпускал из рук свиную голову, сумку, чувствуя, как его губы постепенно немеют, словно только что выпил стакан португальского портвейна. – Наврала я всё. Брат привёз, а сам уехал, устроил и уехал. Не уходи, Андрюша, а? – жалобно и униженно просила женщина, шмыгая носом, -Не узнал? Или шутишь? Как увидела, так чуть не села. Ноги подломились. Стали ватными. Сколько времени прошло. Ты почти не изменился. Давай пообедаем. Сто раз собиралась тебе написать. Ты торопишься? Ну, пожалуйста…

Листовскому не по себе от того, как унизительно ведёт себя Люба, как умоляюще смотрят на него ласковые глаза. Если бы такое случилось в прошлом году. Он не мог вообразить, что подобное возможно в жизни. Они встретились. Прошло шесть лет. Люба очень изменилась. Не походит на ту подвижную аккуратную девочку, увлекавшуюся танцами и акробатикой.

Перебарывая стыд, неловкость, Люба говорила быстро и горько, веря, что поймёт её, сочувственно отнесётся к тому, как тяжело без близкого человека, без обыкновенной ласки, которая часто становится обыденной и необязательной у многих супружеских пар, привыкших друг к другу за много лет.

– В деревне каждый твой шаг отмечают кумушки. Ты возмужал. …На каком-нибудь вечере, на свадьбе, если кто-то пригласит на танец во второй раз, так уже и шепотки несутся. Жёны, как квочки, беспокоятся за своих, как бы чего не случилось. Вот и сидишь в сторонке, чтобы не пугать и не нервировать подружек, которые оказались более счастливыми. …Ты учишься? Работаешь? …А замуж можно выйти, но не за кого. Пьют мужчины, парни. Безысходность. Работы нет. Уезжают в город. А тут не слаще … – Люба открыла дверь. Вошли в номер.