Этим утром я решил забрать экземпляр Сильмариллиона, который вчера упал на пол и чуть-чуть помялся. У меня есть один старый, в коже, но этот в бумажной обложке и тем и хорош. В нём можно делать пометки. Толстый томик удобно уселся в ладонях. «История Сотворения Мира и первых эпох после Музыки Айнур», прочёл я на обложке, «эпическая история эльфов». И тут вспомнилась и зазвучала в затерянной памяти лета музыкой детских ладоней песенка-считалочка, которая почему-то слыла «запретной» и «чёрной» и которую (мудрые дети) мы пели на западный лад:
…Король воров заснул на луне,
Король воров свалился во сне,
ударился ночью об звёздный гранит,
разбился в кусочки и вот в одиночку,
разбитый в кусочки, он спит.
И вся его тёмная нежить,
и вся королевская рать
не может Величество
в этом количестве
опять воедино собрать…
И это сон, вернулось утреннее понимание всего. Король воров заснул на луне, он упал, так высоко, так низко, далеко и безвозвратно… Он спит, разбившись в мелкие осколки; он спит в движеньи атомов и электронов, в снежинках, в северных горах, в машинах, магии и кольцах, он спит, напившись в стельку, у походного костра и в сердце каждого живого существа. И бродят Змеи, Птицы, Кони в мироздании. Осиротевшие осколки Снов…
* * *
Я шёл домой по ноябрю. В тот вечер ветер гнал дорогой листья. Иссохшие, оборванные с ветви, они шуршали под ногой расписанными, хрупкими листами древних книг. С ноябрём шёл Король-Зима, Король воров, забывший на земле всю нежить на своём пути за солнцем, к побережью. Он высосал из листьев зелёные их жизни и одарил их нежной радугой цветов во всём бесчисленном и одиноком умирании… Недолго им осталось под ногой шуршать. Этих непрошеных пришельцев из садов и парков сметут под утро городские дворники, отправят в мусор, в землю загнивать…
Кот Муций ждал меня на коврике у двери и уже успел немного отодвинуть лапой просунутую почтальоном в дверь газету, чтоб я не наступил. Когда я дома, он не трогает газету, ведь я её и так увижу и не наступлю… Я покормил его и выпустил во двор. Ушёл он, как обычно, тихо и не торопясь, дугою обойдя уродливую тумбочку в прихожей, доставшуюся мне от предыдущего квартиросъёмщика. Я проводил глазами чёрный хвост кота, идущего вниз по ступенькам. На сегодня осталось только одно дело.
Я взял большой кухонный нож, немного наточил и подошёл к плюгавой тумбочке. Она обычно была очень незаметна, и я клал на неё всякую всячину — рекламу, письма, шарф, перчатки… Ни разу мне не пришло в голову её открыть. Ещё сутки назад мне это в голову не приходило. С тех пор многое изменилось.
Тумбочка открылась удивительно легко. Я задержал дыхание на случай, если завоняет. Нож применять не пришлось. То, что когда-то жило в тумбочке, давно издохло. Под белыми слоями паутины я видел чёрные пластины хитинового панциря и ноги существа, длиной не меньше полуметра, с изогнутыми толстыми когтями. На самом дне угадывался высохший скелетик небольшого животного, наверняка котёнка, наверняка пропавшего когда-то у кого-то, кто долго о нём горевал… Мой умный, чуткий Муций, серьёзный взрослый кот, знакомый с нежитью на уровне инстинкта и обходящий её, дохлую ль, живую ль, как испокон веков все кошки и коты, все знающие ночь и Тьму созданья…
Я поднялся, захлопнул тумбочку и надел на неё пластиковую сумку пошире. Не спеша и не теряя времени, я вынес её за дверь и вниз, на улицу поближе к тротуару. Через девять-десять часов, перед поздним ноябрьским рассветом, её заберут мусорщики.
