Сомнительные ценности - [17]

— Что же такого он мог хотеть, что по стоимости равнялось Пикассо? — изумилась Катриона.

— Мою жену, — лаконично ответил Хэмиш. — Он хотел жениться на моей первой жене. Почему-то он считал, что она стоит Пикассо. Бедняга не догадывался, что я отдал бы ее за кусок картона.

— Вы шутите! — возмущенно воскликнула Катриона. — Вы шутите, правда?

Хэмиш пожал плечами.

— Не совсем. Он увез ее и таким образом хотел загладить свою вину. Неужели я должен был отказаться?

— Да! — убежденно воскликнула она. — Нельзя превращать людей в предмет для бартера.

— Вот как. — Хэмиш казался пристыженным. — Что ж, а я это сделал.

Несколько секунд она молча смотрела на него.

— Это очень хорошая картина Пикассо, — добавил Мелвилл, как бы умоляя понять его.

Катриона пребывала в смятении, не зная, верить ему или нет, а если верить, то можно ли простить такой поступок? Она растерянно покачала головой и вздохнула:

— Даже не знаю, как вас воспринимать.

Прищурившись, Хэмиш взглянул на нее.

— А не надо никак меня воспринимать, — сказал он, взяв ее за руку. — Просто давайте поедем и посмотрим на нее.

ГЛАВА 3

Штаб-квартира компании Хэмиша Мелвилла располагалась на верхнем этаже одного из деловых небоскребов эдинбургского Нью-Тауна, современного здания, вторгшегося в изящные кварталы построек в стиле короля Георга, типичных для этой части города. Отсюда Хэмиш управлял своей финансовой империей, покупая и продавая контрольные пакеты акций самых разнообразных предприятий. Ему нравилось оставаться постоянной загадкой для финансовых кругов; он забавлялся, заставляя деловой мир гадать, где, в какой новой, неожиданной сфере в следующий раз проявятся его интересы. У одних он слыл ангелом милосердия, спасающим казавшиеся обреченными предприятия, другие, наоборот, считали его предвестником скорого краха, порождением дьявола, чье появление на сцене означало гибель и разорение. Однако и поклонники и хулители единодушно признавали в нем недюжинный предпринимательский талант.

Ночной швейцар, казалось, ничуть не удивился тому, что глава фирмы вдруг появился в столь поздний час, и пропустил Мелвилла и его спутницу через главный вход с вежливым: «Добрый вечер, сэр, добрый вечер, мадам». Однако, когда Катриона шла за Хэмишем по пустынному гулкому холлу к лифту, она спиной почувствовала похотливо-любопытный взгляд дежурного, и ей стало не по себе. У нее даже возникло желание обернуться и объяснить ему, что они идут всего лишь взглянуть на картину Пикассо…

В коридоре на нужном им этаже горела только одна аварийная лампочка. Не успела Катриона удивиться, почему Хэмиш не включает освещение, как они вошли в просторную комнату, казавшуюся огромной из-за широких окон, сквозь которые были видны несущиеся по залитому лунным светом небу рассеянные облака. Катриона подумала о том, что в дневное время отсюда, наверно, открывается панорама залива Ферт-оф-Форт и лежащих за ним холмов, но сейчас они превратились в далекие, смутно различимые темные горбы позади сияющего водоворота уличных огней, подобно кулисам ярко освещенной сцены… Пол комнаты украшал толстый и мягкий ковер.

— Обернитесь, — тихо сказал Хэмиш и нажал на выключатель.

Катриона послушно повернулась и тут же задохнулась от удивления и восторга. Вспыхнувшие лампы сфокусировались на обшитой деревянными панелями стене, оставив в полумраке большую часть комнаты, и под их лучами проявилась и ожила висящая на стене картина. Это был ранний, романтический Пикассо, Пикассо периода увлечения Арлекинадой. На картине была изображена Коломбина в серо-голубом, расшитом бриллиантами платье, с обнаженными покатыми белыми плечами, зачесанными назад рыжими кудрями и огромными черными, источавшими ненасытную чувственность глазищами. Может быть, искусствовед мог разглядеть в этой работе будущее увлечение художника кубизмом и абстракционизмом, но, за исключением некоторой асимметрии форм, фигура была вполне женственной, и женщина эта определенно была возбуждена, о чем свидетельствовал полуоткрытый яркий рот и руки, жадно тянущиеся к невидимому объекту ее желания.

Выросшая на острове Катриона была лишена возможности изучать великие произведения искусства по оригиналам, да и в общем-то никогда не испытывала такой потребности, поэтому она оказалась совершенно не подготовлена к тому эмоциональному шоку, который вызывает созерцание шедевра. Девушка была ошеломлена собственной реакцией, тем, насколько мгновенно она распознала чувственность Коломбины, как будто пылкое желание последней в один миг передалось ей самой.

— О Господи, это потрясающе! — выдохнула Катриона дрожащим от благоговения голосом. — Я никогда не представляла себе…

— Никогда не представляли чего? — спросил Хэмиш, становясь позади нее и осторожно кладя руки ей на плечи. — Что только с помощью краски и кисти можно выразить такую степень чувственности? Или что вы, в свою очередь, можете ощутить то же самое, что испытывали до этого тысячи людей, когда сталкивались с гением?

Захваченная картиной Катриона вначале не обратила внимания на его руки, но когда они крепче сжали ее плечи, она почувствовала в его объятии неистовую гордость собственника, проявление сдерживаемых, скрытых эмоций и что-то еще — что-то более настойчивое, требовательное, интимное, что росло и крепло с ошеломившей ее скоростью. Его пожирала страсть к обладанию красивыми вещами. Пикассо был одной, а она, Катриона, — другой. Хэмиш наклонил голову и прижался губами к ее шее.