Сомнительная версия - [35]

— Уф, — поднялся Дудин, отирая лоб и поправляя растрепавшуюся прическу. Он чувствовал, что все тело его покрыла липкая испарина. Он с удовольствием тотчас распростился бы с дамами и поспешил на свежий воздух, поспешил со своей ношей, которую ему не терпелось унести подальше отсюда, чтобы в полной мере ощутить, что теперь это его собственность, которую уже никто не в силах у него отнять. Но тотчас ретироваться было все же несколько неудобно, хоть и можно было сказать, что его ждут неотложные дела. Была минута какой-то затянувшейся неловкости, которую требовалось разрядить, сказать что-нибудь хоть и незначительное, но приятное…

— Как-то жаль даже с вами расставаться, жаль покидать эту уютную комнату с прекрасной библиотекой, где все дышит стариной, — пытался он любезничать, изображал на лице томительную грусть, однако в его усталом голосе, деланном тоне с оттенком подобострастия уже сквозила плохо скрытая фальшь.

— А вы и не торопитесь уходить, мы ведь вас так и не отпустим. Мы ведь вас еще чаем не потчевали. Все готово на столе, — сказала Александра Дмитриевна.

— Уж на сегодняшний вечер наложим арест, — поддакнула с мягкой усмешкой Ольга Дмитриевна.

— Ну если на один только вечер, — замаслились глаза у Дудина. — Если только на этот вечер, — хихикнул он. — Хотя, впрочем, в вашем обществе я не против и не один только вечер. Я хоть через два дня могу снова прийти, я уж не с пустыми руками приду… — Он отряхнул и оправил свой пиджачок, проследовал в соседнюю комнату, где было уже все накрыто на столе, блистал электрический самовар… На тарелочке был тонко нарезанный сыр, в плетеной корзиночке — печенье.

«Вот была бы у одной из старушек внучка, такая как Люся, вот бы Люся их внучкой была, вот бы славно было», — мелькнула у него шальная, каким-то краем сознания пробежавшая мысль, юркнула мышью в лабиринте извилин, точно испугавшись усмешки, с какой встретил он эту мысль, испугавшись здорового скепсиса, не оставлявшего простора для беспочвенных мечтаний.

— Вам какого варенья, малинового или из крыжовника? — обратилась к Дудину Ольга Дмитриевна.

— Совершенно безразлично, какого, — отвечал он, прицеливаясь взглядом на печенье и подергивая себя за мочку уха, чтобы чем-то занять руку, которая так и зудела протянуться к корзиночке. Право же, аппетит его неожиданно заявил о себе при виде этого скромного угощения. Его так и подмывало ухватить бисквитик, прежде чем Александра Дмитриевна поставит перед ним чашку с чаем.

— А вы кем же по профессии будете? — спросила Ольга Дмитриевна.

— По профессии? — вскинул он брови и даже остановил свою руку, которая уже было коснулась корзиночки. — Да разве вам не безразлично, кто я такой по профессии? Разве профессия может быть мерилом достоинства человека?

— Ну все-таки, — настаивала Ольга Дмитриевна. Она сделала в эту минуту значительное лицо и с какой-то неопределенностью пошевелила в воздухе растопыренными пальцами, — все-таки профессия как-то определяет… что-то налагает… Интересно все же.

— Да что она определяет, что она налагает? Что уж тут интересного? — усмехнулся иронически он. — Есть профессии любимые, есть профессии удобные, есть профессии, которыми занимаешься по необходимости… потому что хочется больше зарабатывать. Профессия — это оболочка, футляр, а инструмент души может быть занят совсем иным, вовсе даже и не касающимся профессии. Его извлекают, можно сказать, украдкой. Да-да, именно украдкой, пребывая в тишине и уединении. Всякий ведь боится быть превратно понятым другими…

— А может, вам и наливочки налить? — угодливо предложила Александра Дмитриевна.

Он с готовностью кивнул и, вернувшись к прерванной мысли, словоохотливо продолжал:

— Еще не то время, не те социальные возможности, когда профессия человека всегда в полном согласии с душой. То есть абсолютно не исключено… то есть иной раз и возможна гармония… Но у меня, увы, не тот случай. Должность, которую я занимаю, совершенно для вас неинтересна. Бумажная волокита, цифирь… Трубы, насосы, индукторные муфты… Так себе должностишка.

— Вы, должно быть, составляете какой-то научный труд?

— Нет, зачем же научный труд, я человек простой, отнюдь не ученого склада. Инженеришка, одним словом. А старую литературу я собираю исключительно ради собственного удовольствия, чтобы как-то скрасить, чем-то заполнить жизнь.

— Ах, уж вы, верно, сами сочиняете стихи и только скромничаете признаться нам в этом. Истинные поэты всегда пишут прежде всего для себя. Почитайте что-нибудь свое, не ломайтесь же. Может, вы чего-то стесняетесь? — подбадривала его с добродушной улыбкой Александра Дмитриевна. — Ну стоит ли, право же, смущаться двух безобидных старушек? Ну стоит ли? Я вам, позвольте-ка, еще немного наливочки налью. Смородинная!

Дудин с удовольствием выпил и вторую рюмку, причмокнул губами, хмыкнул, слегка откинулся на спинку стула и стал негромко, с выражением читать:

Помню ночь, и песчаную помню страну,

И на небе так низко луну.

И я помню, что глаз я не мог отвести

От ее золотого пути.

Там светло и, наверное, птицы поют,

И цветы над прудами цветут…

— Так это ведь Николай Гумилев, — замахала руками Александра Дмитриевна и засмеялась. — Ах, шутник вы этакий, — лукаво грозила она пальцем Дудину. — Я прекрасно знаю на память почти всех акмеистов. Когда-то я работала в Одукросте художником. Заведовал ею тогда один из учеников Гумилева талантливый поэт Нарбут. Кстати, почему его теперь не переиздают? Как вы полагаете?