Сомнамбулист - [58]

Скимпол неохотно поднялся.

— Тогда я пошел.

— Я скажу ему, что вы приходили,— заверила его миссис Гроссмит.

— Первым делом я навещу вас завтра утром. Мне необходимо поговорить с ним.

Бардж проводил гостя до дверей.

— Тогда мы еще увидимся. Я позабочусь об этом.

Лишь только альбинос покинул гостиную, а дверь едва успела захлопнуться у него за спиной, помещение наполнилось криками и сладострастными стонами. Подобные звуки, исторгаемые двумя пожилыми людьми, почему-то сильно коробили слух Скимпола. Он закатил глаза и отправился восвояси.

Дом его, как выяснилось, располагался в Уимблдоне. От роскоши покинутого отеля жилище сотрудника Директората отделял целый час пути и целый мир жизни.

В отличие от мистера Дэдлока, Скимпол никогда не считал себя обаятельным или властным джентльменом. Человек со шрамом любил рисоваться, он окутывал свою работу дымкой экзотичности и восхитительной тайны, альбинос же был счастлив и даже горд выглядеть тем, кем он и являлся на самом деле — государственным служащим, причем чертовски хорошим. Его коллега важно ступал по земле, словно представлял собой величайшую личность на свете, а Скимпол всегда оставался доволен собственной жизнью, полной спокойного чувства долга и рутинной работы. И неважно, если в понятие долга и рутинной работы включались поджоги, шантаж, шпионаж, а также оплачиваемые государством убийства.

Сотрудники Директората получали весьма приличное, если не сказать солидное, жалованье, а потому Скимпол мог позволить себе обзавестись скромным домиком, расположенным в паре улиц от Коммон. Итак, оставив миссис Гроссмит в дрожащих руках ее ухажера, альбинос добрался до дома, где, взойдя на крыльцо, поморщился от звуков пьянки, доносящихся из соседней двери. Стены здешних построек не отличались толщиной, а соседи любили шумные компании и популярную музыку гораздо больше, нежели скромный государственный служащий.

Сквозь смех и бренчание пианино альбинос различил куда более приятное для его слуха настойчивое звяканье, сопровождаемое вздохами и сопением. Он повесил шляпу и впервые за весь день улыбнулся по-настоящему. Навстречу ему через прихожую хромал рыженький мальчик восьми-девяти лет, болезненный и бледный. Тонкие металлические штанги на шарнирах крепились к его ногам наподобие самодельного экзоскелета, а два тяжелых деревянных костыля служили опорой при ходьбе.

— Папа! — плаксиво позвал он дрожащим и хриплым от напряжения голосом. Мальчик остановился и, жалко раскашлявшись, на мгновение утратил равновесие. Альбинос наклонился, подхватил ребенка и нежно поцеловал в лоб.

— Привет,— ласково сказал он.— Извини, что задержался.— Скимпол снял пенсне и сунул в карман пиджака.

— Я соскучился,— прошептал мальчик.

— Ну так я уже дома, — весело парировал отец, поднимаясь на ноги.— Проголодался?

— Да! Да! Да! — разнесся по дому смех сына.

Скимпол взъерошил волосы мальчика и уже направился было на кухню, когда вдруг его пронзила боль, ослепительно вспыхнувшая где-то внутри. Яд подействовал. На мгновение утратив власть над собой из-за невыносимых страданий, каких доселе не ведал, альбинос прикусил язык. Лишь так ему удалось не закричать. К счастью, приступ отступил столь же быстро, как и нахлынул.

Все произошедшее с ним могло означать лишь одно. Сраженный горем и страхом, мистер Скимпол, удивившись сам себе, горько заплакал. Сотрясаемый шумными рыданиями, он стоял в холле второсортного дома. Горячие, постыдные слезы бежали по его щекам, а сын таращился на отца в тихом изумлении.

Мейрик Оусли был доволен собой. Он долго ждал грядущего мгновения. Считал дни и часы, надеясь и молясь о его скорейшем приближении. Он ждал много месяцев, и вот наконец для Чудовища настал смертный час. Сегодня ему в последний раз предстояло увидеть Варавву живым.

— Сэр?

Узник лежал в углу камеры, слоноподобный, едва ли не голый, наслаждаясь пропитавшей его порочностью и греховностью. Он только что извлек из тайника коллекцию и разложил на полу перед собой с десяток самых любимых безделушек — колец, монет и даже булавку для галстука, что подарил ему этот Мун.

— Входи же.— Толстяк даже не сподобился повернуть голову.— Я любуюсь моим собранием. Отблески, осколки красоты в мире ничтожества и неволи.

Оусли с презрением скользнул взглядом по жалкой кучке.

— Я позабочусь, чтобы после вашей смерти они пошли на нужды благотворительности.

— Моей смерти... Значит, срок все-таки настал.

Бывший адвокат ухмыльнулся. Внезапно на его лице появилось голодное, жестокое выражение, и маска раболепия спала.

— Можно и так сказать.

Боюсь, я не был полностью откровенен касательно мистера Оусли.

Варавва, казалось, не заметил перемены, произошедшей с учеником.

— Когда? — выдохнул он. Оусли облизнул губы.

— Сейчас.

Узник не сделал ни малейшей попытки отпрянуть или вскочить. Напротив, Варавва еще больше растекся на полу. Он лишь сгреб коллекцию и прижал к колыхающейся, жирной груди.

— Значит, это ты? — спросил заключенный, хотя уже знал ответ.

— Я,— отрезал Оусли.— Это всегда был я. Он склонился над Вараввой, исходя мерзкими черными волнами злобы.— Вы должны были принять наше предложение. Вы могли получить Элизиум! Но вы предпочли вот это!