Сольск - [5]

На третий день после выполнения рокового заказа Архип занемог. Всю ночь ему снились кошмары, а наутро солнечный свет слепил, словно раскаленное добела железо. Утром в кузню Архип не пошел, а вместо этого спрятался в погреб. Там, между двух бочек с квашеной капустой в компании двух крыс и полчища пауков он провел больше суток.

Чуть позже странные превращения коснулись и некоторых других людей, которым не посчастливилось встретиться с Архипом. Семилетний мальчик Андрей утром нашел свою мать, горбатую кухарку Лизу, спящей под лавкой. Он разбудил ее, и она подскочила с громким криком. Впервые за шестнадцать лет она опоздала на работу и пересолила хозяйский борщ. А хромой дед Сидор посреди ночи слез с кровати, упал на колени и начал биться головой о пол. В его голове вдруг зазвучали голоса. Он решил, что с ним говорит Бог.

7.

– Илюша, через десять минут обед, – Екатерина Андреевна еще не знала, что борщ будет безнадежно пересолен, и обедать им придется чаем с черствыми ватрушками.

– Через восемь, – поправил он ее про себя, мельком взглянув на часы с кукушкой. Все сходилось. Теперь он уже не сомневался: только что состоялся его последний разговор с женой. – Ешьте без меня.

Илья Тимофеевич поднялся к себе в кабинет, налил из графина стакан водки, опрокинул его и выдохнул в рукав халата.

Все. Шабаш. Вчера крестьяне закончили уборку. Вышло полтораста пудов. Это означало голод для крепостных, позор и нищету для хозяев.

Пальцы сжали в руке белый платок с вышитой надписью: «Моему любимому папочке».

Он вытащил мягкое кресло на середину комнаты. Перекинул конец грязной пеньковой веревки через балку перекрытия и затянул узел. Веревку он еще утром нашел во флигеле и полдня носил ее накрученной на плечо.

Прежде чем забраться на спинку кресла, Илья Тимофеевич повернулся к образам в углу. Хотел было перекреститься, но остановился. Идет на смертный грех и крестится. Что-то нескладно выходит. Слезы потекли по морщинистым щекам в поредевшую спутанную бороду.

Илья Тимофеевич наступил на край спинки, и кресло слегка качнулось. Доски пола казались где-то далеко под ним, словно он залез на высокое дерево. Руки сами развели петлю.

Так будет лучше для всех. Конец укорам, сочувствию и смешкам, тягостным раздумьям, угрызениям совести и неловким ситуациям. Конец власти проклятой восьмерки. Конец всему.

Он перестал плакать и собрался. Задышал тяжело и часто. Потом шагнул за край.

Веревка вздрогнула и натянулась. Повисшие над полом пальцы ног мелко задрожали и вытянулись в спазме. Голова скривилась набок, перекошенный рот раскрылся черной дырой в бороде.

Его сняли только к вечеру. Отец Игнат наотрез отказался отпевать барина. Однако похоронить самоубийцу за оградой кладбища Катерина Андреевна ему не позволила.

…Веревка, на которой повесился Илья Тимофеевич, была привязана к восьмому брусу перекрытия, если считать от окна.

8.

Два месяца спустя, в октябре, голодные крепостные впервые пришли к хозяйскому дому просить хлеба. Хлеба дали. По пуду на душу. Через день барыня забрала детей и уехала в город. Навсегда. Макар остался в имении Сольских за главного.

На службах отец Игнат уповал на Бога. Макар не спорил, но помнил, что сам он не Бог и накормить имение одной лепешкой у него вряд ли выйдет. Манна небесная им тоже вряд ли светит. Прокормить шестьдесят восемь душ двадцатью пудами зерна, двенадцатью коровами и шестью лошадьми было заведомо невозможно. Об этом Макар рассказал крепостным на сходе.

– Если кто бежать вздумает, препятствовать не буду. И хозяева теперь вас вряд ли скоро хватятся. В городе, конечно, тоже не мед. Особенно если без работы. Прямая дорога в острог. А там и до каторги недалеко. Но даже на каторге каждый день у вас будет тарелка пусть худой, но все же пищи. Здесь же зимой мы будем жрать солому и снег.

Три семьи уехали в город. Остальные восприняли известие о неминуемой голодной смерти неожиданно смиренно. Заперлись в домах и почти не выходили. Словно готовясь дать отпор приближающемуся голоду.

9.

Когда во дворе протяжно завыла Гертруда, Макар поднялся с кровати и посмотрел в окно. За стеклом в бледном свете луны маячили черные безмолвные тени. Макар вспомнил июльский огненный дождь. Но теперь люди шли из села, и попа с крестом тоже не было.

Двоих он узнал: деда Сидора – тот сильно припадал на правую ногу и широко размахивал костылем, словно нарочно стараясь задеть кого-нибудь из идущих рядом, и горбатую кухарку Лизу. Позади процессии ехала пустая телега.

– И куда это вы собрались, братцы?

С пустыми телегами с дому не бегут, и по грибы в три часа ночи тоже не ходят. Не иначе за зерном. Как он ни старался, а видно, все равно не доглядел. Украли в жатву, зарыли, а теперь шли делить.

Пальцы сами залезли в портсигар, вытащили из него самокрутку и сунули в угол рта. Он одернул себя, только когда полез в карман за огнивом. Огонь мог выдать.

Когда последняя спина исчезла в темноте, Макар натянул штаны и рубаху и вышел во двор.

Гертруда заскулила и завиляла хвостом.

Давно следовало убить собаку – что толку мучить ее голодом, да рука не поднималась. Верная собака стала ему чуть ли не родной.