Соловей и медянка - [4]

А заяц, слегка уставший от давешнего бега, подумал:

— По правде говоря, надо бы немножко отдохнуть. Если он даже половину расстояния проковыляет, я его всё равно обгоню. — И, растянувшись на тёплой травке, он аккуратненько положил под голову уши и с наслаждением закрыл глаза.

Но солнце пекло так жарко, что из небольшого отдыха ничего не вышло — заяц крепко уснул. Проспал час, проспал два, проспал и три, словом, до вечера провалялся. Когда он, наконец, очнулся и вскочил на ноги, день уже был на исходе.

Тут заяц-лентяй изо всех сил поскакал к дубу, в надежде, что у ежа вышла по дороге какая-нибудь заминка. Но у ежа никакой заминки не было, он только что добрался до места и, потягиваясь в тени под дубом, посасывал свою длинную трубочку. Заяц крикнул ему ещё издали:

— Ты уже на месте, куманёк?

— На месте, на месте, — ответил ёж.

Тогда заяц отошёл и пустился прочь.

И сейчас ещё косой сердится на себя — как только увидит ежа, сразу сворачивает смущённо в сторону.

КАК ЁЖ ЖУКА ЖАРИЛ

Ёж рыскал по лесу, искал еду. Все заросли осмотрел, все кусты

обшарил, но ничего не нашёл — погода была дождливая и все жуки и букашки попрятались по домам, ждали, когда пройдёт дождь.

У ежа уже начало подводить живот — и вдруг он видит: идёт по дороге жук, как видно, в очень весёлом настроении — идёт вприпрыжку и напевает себе под нос. Хоп — хватил ёж жука по загривку.

— Осторожней, дружок! Разве ты не видишь, кто я такой! Чего ты от меня хочешь? — спросил жук.

— Как же, не вижу! Чего я от тебя хочу? Съесть тебя, приятель, вот что я хочу! — ответил ёж.

— Голубчик, не ешь меня, я ещё крохотный — подрасти должен.

— Нечего тебе больше расти — и так съем!

Ни униженные просьбы жука, ни его жалобный плач не помогли: сердце ежа оставалось твёрдым, как камень, а уши — глухими, словно они были сделаны из бересты. И совсем отчаявшийся жук прибег, наконец, к хитрости. Он вытер глаза и принялся поучать ежа.

— Если уж ты вправду так хочешь кушать, то хоть поджарь меня — ведь в таком виде я никуда не гожусь.

Ёж тотчас согласился.

— Это можно, это можно!

Но поскольку у ежа не было в тот миг с собой ни трута, ни огнива, ему пришлось разыскивать добрых соседей, которые допустили бы его к своей печке. Искал он, искал, и, не найдя никого, подумал:

— Ну, ладно. Пусть. Непривередливый я, мне это блюдо и в сыром виде подойдёт.

Но жук разгадал его планы и посоветовал вновь:

— Пойдём на пастбище, там на каждой кочке костры.

— А ты не врёшь? — спросил ёж.

— Нет, не вру, — сказал жук.

— Ладно. Пойдём, пожалуй, — согласился ёж.

Вот добрёл он до пастбища, взобрался на самое высокое место, огляделся и видит: жук, в самом деле, не соврал, тут и там чернеют прошлогодние пепелища.

— Но сковородки-то у нас нет! — вдруг сообразил ёж.

— Обойдёмся без сковородки, дружище, обойдёмся без сковородки, — утешил его жук.

Ёж усомнился:

— Не знаю, обойдёмся ли мы без сковородки.

— Обойдёмся, обойдёмся. Вырой под углями ямку, я в неё заберусь, а ты снова насыпь сверху угли. Уж я тогда испекусь, уж я тогда стану мягким и рассыпчатым. Главное — не вынимай меня слишком рано и не оставляй меня там слишком долго. Недожаренный я никуда не гожусь, а пережаренный — очень противен.

Сделал ёж так, как ему жук посоветовал: вырыл под углями ямку, ткнул туда жука, засыпал его сверху углями. Уселся рядом с пепелищем, начал в ожидании время отсчитывать: — Раз, два, три, четыре… — А когда дошёл до семисот, подумал: — Ну, теперь, должно быть, хватит, теперь он уже, конечно, поджарился как нельзя лучше.

Но пока ёж считал до семисот, жук в ямке сделал себе из угля плотную одёжку и весь в неё укутался, лишь глаза наружу выглядывали. Ёж посмотрел на него, посмотрел, и испуганно воскликнул:

— Ох, батюшки-матушки, ты ведь подгорел!

— Подгорел, здорово подгорел. Разве ты не слышал, как я кричал и вопил, что хватит, что слишком сильно печёт! — ругался жук.

Ёж с горя не промолвил ни словечка, повернул в лес и убежал с пустым брюхом.

А жук сел на траву и засмеялся счастливым и радостным смехом. До тех пор смеялся, пока угольная одёжка на спине не лопнула.

С этих пор, дети, и появился у жука твёрдый сюртук и толстые чёрные крылья, которыми он так сильно трещит на лету.

А ёж жука не трогает — боится, что тот пережаренный.

КУРИЦА И ТАРАКАН

Вышла хозяйка из дому, а дверь закрыть забыла. Курица это заметила и решила: «Надо бы комнату осмотреть как следует». И тотчас же потихоньку шмыгнула в сени, а оттуда юркнула в кухню.

Таракан, который сидел в щели и грелся на солнышке, сердито её окликнул:

— Эй, кумушка, ты что тут бродишь?

— Зашла вот взглянуть, как люди живут, — вежливо ответила курица.

— Что за люди! Это мой дом — люди тут только для того, чтоб мне прислуживать, — продолжал сердиться таракан.

— Да кто ж ты такой?

— Я? Странно, что ты даже этого не знаешь. Ведь я хозяин, я — Таракан.

— Ага, так ты и есть Таракан.

— Да, я и есть, я и есть. Посмотри на меня хорошенько, чтоб ты другой раз узнала меня.

Курица склонила голову набок и посмотрела. Посмотрела, заметила торчавшие из щели усы и мудро кивнула головой. Таракан спросил:

— Рассмотрела ты меня?

— Рассмотрела, как же, — сказала курица.