Соловецкое чудотворство - [30]

Ведёт их лиска через лес, через чащу буреломную. Торопятся, сердце колотится, давит всех предчувствие недоброе. Прибегают к тому месту, лисятки навстречу матери выскакивают, визжат жалобно, в море смотрят. И лиса, что собака, села, морду подняла и завыла.

Далеко отошло море в отливе, и видят люди — в отдалении белеет что-то. Бегут по сырому песку — не иначе человек лежит. Подбегают… Иван это потонувший лежит, мёртвыми глазами в небо смотрит. Погиб он в пучине морской, но не взяло его море, а вынесло тело праведника, как тела постриженников соловецких Иоанна и Логгина Яренгских и Вассиана и Ионы Пертоминских чудотворцев.

Марьюшка, как увидела ненаглядного мужа своего погибшего, в соляной столп окаменела, кровь с лица схлынула, побелела вся, в очах жизнь остановилась, и рухнула она возле Иванова тела замертво…

Ах ты море, море Белое, счастье и горе поморское, любишь ты и губишь! То зеркалом лежишь ясным, то беснуешься зверем разъярённым. Два раза за день на берег идёшь, два раза от берега. Отошло ты от берега, обнажило на оттоке горе смертное, Иван да Марья на сыром песке остались. А пришло море к берегу, закачало лодью поморскую. А на той лодье два гроба, а в головах их старый помор стоит, ребёнка, сына соловецкого, на руках держит.

Начальство было сунулось: как так, увозить тело каторжанки без разрешения и где пропуск на выезд, поморы на них не взглянули. И такая страшная решимость в этих людях, такая скорбь каменная, что поняло и начальство — с этими ничего не поделаешь, хоть стреляй!

А поморы на обитель разорённую старым крестом перекрестились, и отошла лодья от берега. Парус подняли, и заскользило судёнышко по волнам. И долго ещё виделась на берегу стоявшим лодья в море, а под парусом — старый помор с младенцем на руках. Вольно веет ветер, надувает парус, развевает белую рубаху старика помора и бороду седую, а он застыл неколебимо с младенцем на руках у гробов родителей его, удаляясь от места скорбного в простор-волю морскую…

Вот и сказу нашему исход. Потрудились мы с писателем вас ради, слушатели почтенные, досуга для и на поучение. Сами видите, не пустое дело сказ и не просто творится: один скажет, другой добавит, и пройдёт он через сто уст, и песчинке первоначальной подобно в раковине обрастёт сканным жемчугом и в руках людских, от тепла человеческого, живым блеском засияет. Вот как оно происходит! А ты, писатель, помнишь, что говорил: «творчество, чудотворство…» — теперь сам понял. Эх, братцы, сам чую, как всё складнее наш сказ стал идти, с большим усилием я его начал, а разошёлся и теперь многого мог бы насказать, а если не я, то писатель или из вас кто. Я своего добился — о том и молил Господа! — чтобы камни соловецкие заговорили, я сказу соловецкому дорогу дал!

Да только… последний наш сказ это, братцы! Нити жизней наших до волоска истончились и внезапно оборваны будут…

И вот что чудится мне… Придут когда-нибудь на остров иные люди, кто, какие — не знаю, и самым чистым сердцем дано будет видеть чудесное явление в сумеречно-белый час полуночный…

Увидят они, как растворятся святые ворота обители и выйдет оттуда дивное шествие…

Впереди святая двоица соловецкая — Зосима и Савватий рядышком, за ними старче, лицом добр и ласков — авва Герман, далее Филипп, строитель соловецкий, с взглядом смелым, за ним кроткий Иринарх, прозорливый Елеазар Анзерский и великий схимник Иисус Голгофский, далее прочие подвижники соловецкие, имена их единому Богу ведомы, идут настоятели монастырские в полном облачении с панагиями, следом иконы несут и хоругви, долгим потоком льётся чин монашеский — старцы древние и молодые бельцы, велико шествие, многие знакомые лица узнаем. А следом валит иная толпа — одеты кой-как, оборваны, на иных одежда сгнила, кто кандалами звенит, кто в колодках скачет, тут мы тоже многих узнаем — вон слепого старца под руки ведут — он это, дедушка Петро, а вот лица, злобой искажённые, вот лица слабоумные… Конца не видно людскому потоку, теперь колоннами пошли по пять — и опять вроде бы знакомые лица — знаменитые иерархи, учёные, писатели — если приглядеться, и себя мы здесь найдём — идёт вся каторга соловецкая, всё горе народное. А кто завершает пятисотлетнее шествие? Не видите? Прошли мимо нас создания нашего сказа — и беглец соловецкий, и Иванушка с Марьюшкой, и всё долгое шествие завершилось, а поодаль несколько, замыкая ход, суровой поступью, высок и кряжист, идёт старик помор с ребёнком на руках, идёт с сыном соловецким… Куда идут? К чему идут? Почему сын соловецкий? что предречено ему? — узнать нельзя, тайна замкнутая, когда откроется, тоже скрыто…

В предчувствии словом не сказанного, Тайн Господних, встаю на колени аз, раб Божий недостойный, и молюсь в память прежней святой обители соловецкой, в память нынешней каторги соловецкой, а всего паче в память Святой Руси, в память добрую и недобрую всего, что было и прошло, и в уповании молитвенном на славу и честь России нашей и русского имени в грядущих великих испытаниях. Быть может, молитвы наши каторжные скорее до Бога дойдут. Россию надо вымолить. Великим грехом и преступлением покрыто Отечество наше, трудно его очистить, трудно грех и преступление искупить, и нет у нас иного пути, как молитва и покаяние, покаяние всенародное и молитва всех за всех. За Россию встаю на молитву, за весь народ русский и за вас, дорогие мои, страдальцы соловецкие, мученики народные: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй вся и всех!