Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами. [заметки]

1

Хотите знать кто? Шварц и Абрамович в «Социалистическом вестнике».

2

См. журнал бывших советских политкаторжан «Воля», № 10, 1950 г., Мюнхен.

3

Эта цифра была опубликована задолго до издания книги, как часть показаний Киселева иностранным властям в 1930 г. Взята она им для 1930 г. явно с потолка, для пущего устрашения Запада или придания себе большего веса в его глазах. Палка оказалась о двух концах, о чем сказано в главе о лесозаготовках.

4

На русском эта книга вышла в 1934 г. в Риге в издательстве И. Форгача под названием «В стране концессий и ЧК, 1923–1926», на 311 страницах. Найти ее не удалось.

5

См. НРСлово с его статьями под общим заголовком «По островам Архипелага» за 18, 22 и 29 сентября, 4, 6, 13 и 25 октября и 3 и 10 ноября, все за 1974 год.

6

Андреев-Отрадин вторично содержался на Соловках с 1933 по 1935 гг. но пока что «летописи» не выпустил, ограничиваясь отдельными эпизодами из того периода в своих газетных статьях в НРСлове.

7

Очевидно, описка. Не в каждой клетке по три человека, а в каждом ярусе клетки, почему они и лежали всю дорогу. Это еще по — Божески. После набивали и по двадцати, а то, писали, и по столько, что и назвать цифру боюсь…

8

С этого окрика конвоя и начинается книга Розанова. Все до этого изложенное здесь, в его книге, из-за экономии места, отсутствовало.

9

Переименован «в честь» члена коллегии ОГПУ монастырский пароход для богомольцев, под новым названием которого разобрали его старое: Ширяев — «Святой Савватий» (стр. 117), Клингер — «Жижгин» (стр. 194), а Никонов — «Архистратиг Михаил» (стр. 227)…Вероятно, прав Никонов, потому что на монастырском пароходе почти под таким же названием — «Михаил Архангел» — в 1918 году английские войска спустились по Белому морю на юг и заняли Онегу (смотр, стр. 309 «Морской истории России за 1848–1948 гг.» М. Митчеля, на английском). Другой монастырский пароход назывался «Соловецкий», переименован в «Новые Соловки», а третий, вероятно, «Надежда» назван «Нева». Олехнович пишет (стр. 58), что «Нева» в 1931 или в 1932 году в пути из Архангельска на Соловки со всей командой пошла ко дну, а причины гибели так и не установлены.

10

То есть Иван Иваныч Кирилловский, тот самый, кто, судя по стэку, у Солженицына на стр. 38-ой этим стэком разгоняет толпу заключенных, расчищая дорогу трем хлыщеватым, с лицами наркоманов, которые волокли уже подобие человека на расстрел под колокольню. Отрадин отметил в НРСлове, что никакого подземелья под колокольней, возведенной на скале, не было. К этому я добавлю, что Кирилловский, переведенный из Кеми на остров в 1926 г. начальником Савватьевского отделения, мог появиться в Кремле со стэком лишь с 1927 года и не для описанной «операции». Местом расстрелов уже давным-давно выбиралась ночь и лес или кладбище, а не день на кремлевском дворе, о чем свидетельствуют и Ширяев, и Зайцев и Олехнович. В 1923 и в 1924 годах Ногтев, принимая новые этапы, пристреливал на берегу по одному из «свеженьких», и этого уже было достаточно, чтобы вселить ужас в тысячи и убедить их, что тут не шутят. Это, конечно, не относится к положению на лесных командировках, где полнейший произвол продолжался до 1930 года.

11

Михельсон, по словам Клингера, был «председателем Особой тройки по проведению красного террора в Крыму после Врангеля». Клингер на счет Бела-Куна, его секретаря Землячки и Михельсона записывает 40 тысяч жертв только за ноябрь-декабрь 1920 г. «по советским данным». В приказе армиям Южного фронта от 16 ноября 1920 г. пом. командующего Южным фронтом К. А. Авксентьевского (о ком в моей книге «Завоеватели…» есть большая глава «Комадарм куралесит на Печоре») в Крымский ревком назначены: председателем Бела-Кун и членами Лиде, Равен, Меметов, Идрисов Давидов-Вульфсон, с правом кооптации на месте еще одного члена, которым, возможно, и был Михельсон. К тому же «совершенно конкретный» первый параграф этого приказа, очевидно, самый важный — о цели и методах работы этого комитета, пока что за семью печатями (Стр. 765 и 766 третьего тома «Гражданской войны на Украине»).

12

Солженицын (стр. 31 и 32) художественно описывает, будто Курилко и сам уже, как трагический артист к пятому акту перед последним убийством «бегает вместе с этапом вокруг столба». Из-за того-то и облачился Курилка в командирскую форму со всеми привилегиями в лагере, чтобы самому-то не бегать, не быть гоняемым, а только наблюдать из окна, как его холуи терзают вновь прибывших. Видимо, кто рассказывал Солженицыну, сам не побывал на пересылке в годы Курилки или вообще слыхал о нем через пятые уши и ввел автора в заблуждение. Поверив ему или им, Солженицын тут же относит годы Курилки — 1928 и 29-ый — к «бласловенным допереломным, докультовым, до-искаженным 1923-25 годам», а про 1927 год передает, будто «тогда урки лежали на нарах и постреливали вшами в интеллигентов на полу» — это, значит, «леопарды» — то, описанные Зайцевым!

13

На тракте этом летом уже работало до 6 тысяч заключенных. Он входил в 3-е Кандалакшское отделение УСЛОНа, а в отделении было больше арестантов, чем на всем Соловецком архипелаге, но, уж, конечно, не 80 тысяч, как по привычке без удержу привирает Киселев-Громов на стр. 88-ой своих «Лагерей смерти».

14

М. Пришвин. Весна света. Глава: Соловки, стр. 497–515. Эта выдержка приведена крупным шрифтом, как эпиграф, в книге Богуславского: Острова Соловецкие. Забегая вперед, тут же добавлю, что Пришвин в августе 1933 г. в группе из 120 писателей тоже объезжал Беломорский канал. Он как-то словчился на короткое время отделиться от этих трубадуров Усатого и с Демьяном Бедным проел время в Зверосовхозе Белбалтлага — метастазе соловецкого Пушхоза, собирая там более безопасный, пригодный и действительно интересовавший его материал о жизни четвероногих диких зверей в неволе, оставив трубадурам обязанность описать двуногих, одичавших в ББК.

15

Клингер (стр. 169) называет Васькова, сапожника по профессии, начальником «следственной части». Возможно, что в первые два-три года концлагеря административная и следственная части (ИСЧ-ИСО) возглавлялись одним лицом, но вскоре каждая из них получила свой штат и свое начальство.

«Васьков — это гроза на Соловках (Зайцев, стр. 103), опьянённый страстью к своей секретарше Томилиной, стоявшей на пороге освобождения, отправил ее мужа на Секирку, а сам вскоре зарегистрировался с нею. Седерхольм (стр. 332), отъезжая в октябре 1925 г. с Соловков, заметил, как „на берегу пристани „товарищ“ Васьков стоял, нежно обнимая свою молодую жену, укутанную в котиковую шубу“. Жена-то оказалась молода годами, да стара норовом. В Севлаге, куда перевели Васькова, она уже чуть не в открытую лупцовала этого — „заслуженного чекиста“. Кому другому не поверил бы, но не Китчину (стр. 211) Воистину: „Взял Фома Лукерью, так суд Божий пришел“»…

16

Все-таки в 1923 году Даллера не свезли и не сбросили в лагерную скудельницу, а похоронили, очевидно, братья-офицеры на Ону фриевом кладбище за кремлем, и крест поставили, и даже четыре строчки из Блока выжгли на дощечке, если память и перо не зашалили у Ширяева (стр. 331, 332). Впрочем, и Бессонов рассказывает, что в Кемперпункте в первые годы, когда умирал еврей, хоронить его выпускали единоверцев, если умирал лезгин или ингуш — покойника сопровождали мусульмане. Хоронили заключенных на кемском кладбище, за 12 верст от Попова острова, под покойника давали подводу, а единоверцам — конвой (Бессонов, стр. 175).

17

Киселев-Громов на стр. 105-ой утверждает, будто существовало устное распоряжение начальника ИСО командиру карантинной роты Чернявскому помещать духовенство всех религий на нарах в алтаре шесте со шпаной.

18

Такая численность возможна, как исключение и только для лета 1928 г. Арестантов не успевали распределять по другим ротам и пунктам сообразно трудоспособности, специальностей и «особых указаний». Зимой, как правило, карантинная рота почти пустовала. М. Р.)

19

Начисто перезабыл всех из моего этапа на остров, кроме однофамильца Сергея Александровича, библиотекаря Академии Наук, чуть ли не втрое старше меня, да еще Ивана Хрисанфовича Озерова, профессора финансового права по делу Промпартии, да и то потому что он лежал на нарах по соседству со мной, и рассказывал интересно о прошлом.

20

В «Предистории…» Клингер (стр. 166) объясняет:

«Выдачей продуктов долгое время (1922–1923) заведывали чекисты из заключенных, обкрадывая всё и всех… Заняв более выгодные должности, они передали свою работу уголовникам. Грабеж продолжался, но не столь открыто. Тогда по настоянию всего лагеря каптерки были переданы духовенству». Ширяев (стр. 44) все это объясняет проще и правдивее: «Практичный Эйхманс сдал снабжение продуктами духовенству, до того рассеянному по уголовным ротам и не допускавшимся к сравнительно легким работам. Епископы стали у весов за прилавком, дьяконы пошли месить тесто, престарелые — в сторожа. Кражи прекратились».

21

Я чуть не взвыл, обнаружив в 1932 г. покражу зашитой в бушлате пятирублевой «расчетной квитанции». Выглядели эти «квитанции», как настоящие деньги, с серийными номерами за подписями лена коллегии ОГПУ Г. Бокия и начфинотдела ОГПУ с оговоркой, то имеют хождение только в лагерях Особого Назначения ОГПУ. Датированные 1929 годом, они выпускались купюрами в 2, 5, 10 и 50 копеек, в 1, 5 и 10 рублей. Часть их переснята в книге Кравченко на английском «Я выбрал законность». Ни одна союзная республика не имела права печать свои банкноты. ОГПУ плевало на право. Но 1933 году Наркомфин СССР как-то добился отмены этих квитанций, как «незаконного суррогата» и в лагерях тогда их обменяли на советские дензнаки. Вольные в Карелии выменивали на водку или обменивали на дензнаки с большим «бонусом» эти лагерные «квитанции», на которые потом в лагерных ларьках они могли купить многое из того, что уже исчезло на воле.

22

Пересылал их с оказией со стишками — не своими, куда мне! — той, по которой не очень, но страдал, больше из-за жалости к ее хрупкому здоровью. Она была — вот ведь и имячко ее святое выветрилось! — племянница выкраденного в 1937 г. из Парижа ген. Миллера, переводчица в норвежском консульстве, Миллер-Соколова. Подозреваемая, очевидно, в близких отношениях с военным красавцем-грузином из каэров, она была отправлена медсестрой в лазарет на остров Анзер. Туда я порой и наезжал под предлогом проверки учета дровозаготовок. Там угощала она меня редкостным хлебом пекаря-монаха. Болтали, будто тот хлеб целиком отправляется в Москву самым «набольшим» на Лубянке. Ставлю точку, и не подозревайте многоточий.

23

Его образное описание, как таких «леопардов» выпускали на оправку зимой на Кемперпункте, включено в другую главу.

24

Седерхольм приводит и цены в ларьках, но в английской валюте. В скобках указываем перевод ее в рубли по курсу 1927 г. — 9р. 46 коп. за фунт стерлингов, или 47 коп. за шиллинг и 4 коп. за пенс: кило серого хлеба — 1 шил. (47 коп.), кило коровьего масла — 5 шил. 7 пен. (2 р. 63 к.), кило свиного сала — 4 шил. (1 р. 88 к.), стакан молока с монастырской (лагерной) фермы — 5с половиной пен. (22 коп.), 250 грамм консервированного мяса — 1 шил. 7 пен. (75 коп.) и 1 кило сахара — 2 шил. (94 коп.)

25

То же самое подтверждает Петрус в книге «Узники коммунизма» (Нью-Йорк, 1953, стр. 162), ссылаясь на рассказы бывших красных партизан, добавляя, что на Соловках после вывоза заключенных (осенью 1939 г.) оставлены для обслуживания сельхоза лишь женщины с Украины, обвиненные в людоедстве.

26

Генерал Зайцев, как и я грамотей не из первых, изложил свою мысль коряво. Он несомненно хотел сказать, что «из трехлетников, чей срок кончался бы в 1927 году, на Соловках умерло, не закончив его, 37 процентов».

27

В книге на английском «Советская Россия во второй декаде». Нью-Йорк, 1928 г. Ответ Менжинского американской профсоюзной делегации.

28

Андреев-Отрадин (стр. 80, 81) описывает встречу в кремле в 1927 г. с одноэтапником — уральским художником Роговым, отправленным на Секирку за попытку побега с Кемперпункта. Передавая обстановку в штрафизоляторе, художник добавляет:

«Ну, думаю, конец!.. А вышло так, что я там, как сыр в масле купался, даже пьянствовал… Просидел неделю — вдруг зовут. Сам начальник (в тот год уже Кучма. М. Р.) спрашивает… „А можешь нарисовать портрет с фотографии красками?“ — Почему нет? Могу. — „Так рисуй“… — Как же, отвечаю, могу я рисовать в изоляторе, да еще и голодный? — „А это, говорит, мы сейчас уладим“… И как в сказке: выдают одежду, вещи, переводят в первый ярус в отдельную камеру. Живи, рисуй!.. Волокут обед, да еще с надзорской кухни. И гулять позволяют, только недалеко. И стал я, брат, придворным художником… Так старался, больше чем на выпускном экзамене. Всех надзирателей с женами перерисовал, а потом пейзажи писал. И вот мораль: внутри ад, там зимой люди каждый день десятками мерли (ну, может не „десятками“, а то за месяц и опустела бы Секирка… М. Р.). а такому же человеку Рогову посчастливилось и живет он в тепле, холе и с полным брюхом… Вообще, гнусная картинка, но какой смысл пополнять братскую могилу своим трупом. Теперь я счетовод. Терпеть можно».

29

Что-то и тут похоже на «перехлест». На что им, надзирателям на красноармейском пайке, сдалось это пшено? Вернее всего, «вылавливанием» упражнялись работающие на кухне, чтобы заодно и себя подкормить, и уборщиков, и дневальных, и раздатчиков хлеба и супа, по практике тех лет тоже для штрафников начальство с палками-дрынами в помощь надзору для ускорения построений, подъемов и поверок. «Злостный каэр» определенно получал и свои обрезанные полфунта хлеба, и пшенный навар, потому что вел себя тише воды, ниже травы, не играя на нервах «дрын имущих». Это урки, шакалы, блатари — вот кто мог и выводил из себя надзирателей руганью, драками, требованиями, о чем скоро расскажет нам Зайцев.

30

Однако Ширяев (стр. 263) вспоминает «Утешительного попа» Никодима, отправленного на Секирку за Рождественскую обедню, которому уже было под восемьдесят лет. Там он и умер.

31

Этот Кучма, по словам Зайцева (стр. 115), «сблизился с бывшей женой казачьего офицера. По ходатайству начальника УСЛОН. а её освовободили и теперь, вольная, она стала законной женой Кучмы».

32

Это не те номера, которые нашивались в Особлагах «врагам народа». Никонов не поясняет, но дело с билетиками простое. Выгоняя полуголого на работу, его облачали в одежду тех, кто оставался «на жердочке». По возвращении с работы, каждая часть одежды приобщалась к узлу ее собственника. Билетики с номерами прикалывали, чтобы не спутаться.

33

Место Баркова занял один из работников эксп. — коммер. части некто Мисуревич, подвизавшийся с Френкелем. Никонов (стр. 106) пишет, что весною 1930 года Мисуревича расстреляли по приговору московской комиссии.

34

Вместе с Френкелем освободили и его помощника и однодельца Бухальцева, сбросив ему пять лет с восьмилетнего срока. Френкель уехал в ГУЛАГа Бухальцева, уже вольного, откомандировали в СевЛОН «на укрепление кадров». Вначале, в 1929 году он был начальником Котласского городского отделения СевЛОН. а, а с 1930-го — начальником технического снабжения Севлага. Китчин (стр. 119 и 224), все годы работавший у Бухальцева, отзывается о нем довольно благожелательно. Большой выпивоха, Бухальцев, когда был «под мухой» проявлял благодушие, разрешая своим работникам выписки снеди и курева из лагерного ларька, а в трезвом состояний напускал начальнический вид, разносил подчиненных, но с работы не снимал и в лес не посылал. Солженицын (стр. 139) сообщает, что в годы войны Френкель, не забывший старую дружбу, назначил Бухальцева, редактора его мариупольской газетки, на высокий пост в своем жел. — дорожном ГУЛАГе (ГУЖДС). Не плохо закончил свой соловецкий путь и личный секретарь Френкеля в 1928 и 1929 г. Всевоволод Аркадьевич Колосов, ташкентский адвокат, отбывавший срок по суду, т. е. не каэр. Летом 1931 года Чернавин познакомился с ним в Кеми. Уже вольный, Колосов был заместителем начальника лагерного рыбпрома.

Рассказывали Чернавину за достоверное, как однажды на Веге-ракше пьяный Колосов будто бы отобрал винтовку у вахтера, забрался на сторожевую вышку и заснул. Доставленный в комендатуру, он отрекомендовался «личным секретарем главного еврея» и его милостиво проводили в барак. Утром на вопрос Френкеля, правда ли, что он так назвал его, Колосов ответил, что будучи вдрызг пьяным, ничего не помнит. Френкель только рассмеялся. Так ли, нет ли — Чернавин не рискнул допытываться у самого Колосова, теперь его прямого начальника. Вот как высоко стоял авторитет Френкеля не только у производственного, но и у административного лагерного начальства.

35

Солженицын (стр. 8): «Да вкус-то моря можно отведать и от одного хлебка».

36

Немецким солдатом, Альбрехт участвовал в подавлении коммунистического путча в Мюнхене, затем, присоединившись к коммунистам, вскоре оказался в Москве и до 1932 года подвизался на высоких должностях в германской секции Коминтерна и в ЦКК-РКИ как лесной специалист, пока ГПУ не упрятало его на Лубянку. Оттуда Альбрехта, как немецкого подданного, пришлось выдать Гитлеру. Гестапо сразу же посадило Альбрехта в кацет, но вскоре сообразило, что выгоднее использовать его для пропаганды. Последний раз его повстречал наш летописец — соловчанин Андреев-Отрадин в Австрии в 1944 году в форме майора немецкой армии, занятого сколачиванием воинской части из россиян, убегавших от большевиков. Потом его имя видели в советском списке разыскиваемых военных преступников.

37

Солженицын передает (стр. 52), будто «Эйхманс выстроил себе приполярную виллу». Эта «вилла» была построена почти сто лет назад как летняя резиденция архимандритов и стала называться хутор Горка. В альбоме «Виды Соловецкого монастыря», изданном в 1884 году, он изображен таким же, каков сейчас. Тут были не только парники и оранжереи, но еще задолго до СОК. а, с шестидесятых годов 19 века одновременно велась работа по акклиматизации некоторых садовых и огородных культур. Все это описано Богуславским на пяти страницах в главе ВЧЕРА И СЕГОДНЯ ХУТОРА ГОРКА. «В двадцатых годах — пишет он — здесь размещалось руководство СЛОН».

38

Ширяев, очевидно, часто по «культурным делам» общавшийся с Коганом, фактическим начальником воспитательно-трудовой части, отзывается о нем иначе:

«Бывший начальник ЧК Закавказья Д. Я. Коган (В истории Закавказья и Крыма имени Д. Я. Когана так и не нашел. М. Р.) …до революции считался крупным подпольщиком и теоретиком марксизма… был умный, широко и глубоко эрудированный, благодаря чему через него удалось добиться сохранения уцелевших соловецких исторических ценностей под вывеской антирелигиозного музея, ставить пьесы, по содержанию совсем не пролетарские и т. д.».

39

Более подробно рассказано о нем в предыдущей главе.

40

Зайцев тут не объяснил «других причин», но на стр. 65-й он писал, что под разными предлогами не выполнял предложение Эйхманса от марта 1926 года написать что-нибудь о гражданской войне для журнала «Соловецкие острова». За это его сначала сняли на общие работы (из лесничества), потом отправили на лесозаготовки, где его выручил медперсонал, освободив от лесных работ. Все же Зайцев опубликовал свои воспоминания в соловецком журнале, но не о гражданской войне, а как царский резидент перед первой мировой войной при последнем хане Хивинском, очень высоко оцененные Ширяевым (стр. 68 и 130): «Они могли бы смело идти в любом эмигрантском издании». Кстати и заодно: Ширяев тоже опубликовал в газете «Новые Соловки» статью «Наука в Соловках» под своими инициалами Б.Ш., а Розанов, много позже, кажется, в конце 1931 года в общеуслоновской «Перековке» статью о соревновании и ударничестве на Соловках под своей фамилией. Подозреваю, что подпись к шуточному рисунку «в стенгазете на Кирпичном, сфабрикованной с нашей помощью воспитателем» дана летописцем Никоновым (стр. 178). Горькому шутка о нем так понравилась, что он привел ее в очерке «Соловки» (стр. 219): — Слышали — Горкий приехал к нам! — «На десять лет?»

41

Так называли членов организации Братства Русской Правды, о которых часто вспоминает в книге Никонов.

42

Беленький А. Я. (1883–1941). Член партии с 1902 г. Работал в ЧК, ГПУ (1919–1924). Начальник личной охраны Ленина. Затем работал в НКВД. Арестован и умер в заключении в 1941 г. Брат его, Григорий Яковлевич, арестован за троцкизм и также умер в заключении в 1938 г.

43

Т.е. почти на два месяца раньше приказа Беленького по Соловкам. Коган и Беленький не только не видали в лицо утвержденных ими к расстрелу, но даже не читали следственных дел на них. Они просто утвердили «рекомендации» Третьих отделов с такой же легкостью, с какой разгрузочные комиссии на Соловках ежегодно осенью сбрасывали часть срока или заменяли его ссылкой сотням заключенных по спискам, согласованным между Третьим отделом, начальником лагеря и Воспитательно-Трудового отдела.

44

Андреев сообщил мне, что эти имена вымышленные. Подлинные он забыл и не может вспомнить.

45

Шевелев — старый эсер и Вальцева — имена вымышленные, но должности и события точные. Так подтвердил мне Андреев. На стр. 47 и 49 он рассказывает, как этот бывший подпольщик преподавал ему «уроки соловецкой жизни». Шевелев вскоре освободился и Андреев на короткое время был назначен на его место.

46

На самом деле она не австриячка, а венгерка, не Мария, а Тереза, приехавшая в Москву разыскивать своего отца. Он был видный коммунист. После того, как Хорти подавил восстание Бела Куна, отца оставили в Будапеште для подпольной работы. Вскоре он уехал в Москву и след его пропал. Терезу в Москве через две недели арестовали и отправили на Соловки. Отец был расстрелян. Перед войной экскурсовод по Белбалтканалу повстречал там эту Терезу, служившую медсестрой, и упомянул о ней в своем очерке в НРСлове. Это и дало повод Андрееву порадоваться. В статье в НРСлове от 25 декабря 1977 г. он «расшифровал австриячку Марию», с которой был в дружеских отношениях на острове в 1927–1929 годах.

Попав вторично на Соловки в 1933 году, Андреев узнал, что Терезу вывезли на материк для работы в санотделе Белбалтлага.

47

Тут Седерхольм явно что-то путает. Чекистам и спекулянтам нет нужды готовить обеды артистам, а у артистов нет средств подкармливать кого бы то ни было. «Дамы полусвета», т. е. особы легкого поведения и вообще женщины, в кремле могли только работать, но не жить. Для артисток в женском бараке за кремлем была особая комната.

48

Нет, раньше — в начале 1924 года. Вот яркий пример короткой памяти арестантов. То, что происходило за 2–3 года раньше, для арестанта — глубокая старина и события тех лет доходят до него уже в искаженном виде. Тот же Олехнович, наблюдая через щелку в кулисах («Горького с дочерью в кожанке» (не с дочерью, а с невесткой, М. Р.) добавляет: «А было, это в 1928 или, в 1929 г. — точно вспомнить не могу. Запутался в годах». Близость Олехновича к театру объясняется тем, что его приняли на «амплуа» переписчика ролей, как раньше — Седерхольма.

49

Он содержался на Соловках и в 1932 году. Пломбируя мне зуб, Милованов открыто так разносил большевизм и власть, как после мне не доводилось слыхать в других лагерях до самой войны с Германией.

50

Об одной такой лекции «антирелигиозной бациллы» 3 октября 1925 г. занятно передает на стр. 328 слушатель ее Седерхольм.

51

Об этом диспуте туманно передает в журнале «Право и жизнь» автор «Истории царской тюрьмы» Гернет.

52

Не было такого. Проверял. Ширяев, очевидно, лично налепил Петряеву лишний ромбик. М. Р.

Более подробно об этом Томашевском рассказано в «Завоевателях» на стр. 164–167, когда он в 1937 году сидел со мной в карцере на Печоре.

53

В 1926 году подписная плата снижена до 1 руб. 94 коп. на полгода с доставкой. М. Р.

54

???

55

Вполне возможно, что после отправки в конце 1939 г. в Норильлаг последних этапов с острова, на нем до весны 1940 г. все же пришлось оставить небольшой контингент заключенных для обслуживания скотных дворов, звероводческой фермы, овощных складов и т. п. Вот почему Богуславский в книге от 1966 г. ОСТРОВА СОЛОВЕЦКИЕ не раз напоминает, что СЛОН там находился в 1923–1940 гг. Доставленных на Соловки полуживыми в конце 1933 г. около 300 украинок по обвинению в людоедстве, в конце 1938 и в 1939 годах вывезли на материк. Часть их оставили работать в лагерном Швейпроме на Вегеракше.

56

Солженицын пишет (стр. 50): «Как-то вспыхнула в Кеми эпидемия тифа (год 1928), и 60 процентов вымерло там, но перекинулся тиф и на Большой Соловецкий остров, здесь в нетопленном „театральном“ зале валялись сотни тифозников одновременно… А в 1929 г., когда многими тысячами пригнали „басмачей“ — они привезли с собой такую эпидемию, что черные бляшки образовывались на теле, и неизбежно человек умирал». Не знаю, не слыхал и не читал, был ли тиф в Кеми в 1928 г., но знаю, что на Соловецком острове его тогда не было, и все летописцы вспоминают только две тифозных эпидемии в зимы 1926-27 и 1929-30 годов.

57

См. НРС от 22 июля 1973 г. с его статьей о лицеистах.

58

Они сохранялись в соловецком музее в отделе «старого монастырского и нового советского (читай: концлагерного) быта», о чем есть упминание в протоколах Соловецкого общества краеведения.

59

В дневнике А. П. Чехова от 13 июля 1897 года помечено: «Меня пишет художник Браз (для Третьяковской галереи. Позирую по два раза в день)».

60

Его Тринадцатая армия первая развалилась под атаками деникинцев. Этот период так описывает советский военный историк Канурин: «Когда Кожевников и Махно попытались продвинуться в начале апреля 1919 г. к Таганрогу и Ростову, их встретил ген. Май-Маевский и кавалерия ген. Шкуро. Измученная и смешавшаяся армия стала распадаться на части. В середине апреля она была неспособна и только наблюдала события».

61

Жена члена коллегии ОГПУ Фельдмана, то ли из ревности, то ли для охлаждения ее африканского пыла, переведена была с московской сцены на соловецкую к счастью заключенных. Дурных слов о ней от соловчан не слышно, а огонь в крови… ну и пусть, нам он не мешал.

62

Чаще всего я видел ее с Рябушинской, по одной версии — первой женой известного всей белой эмиграции промышленника, а по другой — дочерью этого Рябушинского, женой погибшего на Лубянке Алексеева — родного брата одного из двух основателей МХАТа К. С. Станиславского (псевдоним К. С. Алексеева). В 1937 году ее вывезли с Соловков через Белбалтлаг неизвестно куда и зачем. На острове в 1930–1932 годах многие верили слухам, будто род Рябушинских в Париже предлагал за нее ОГПУ большой выкуп.

63

Тут что-то не каждое лыко в строку. У Ширяева Тельнов — корнилович, у Клингера — деникинец, но это не столь существенно: и так и эдак — белый. А вот с Александровским — иное. Он прислан был организовать соловецкий совхоз еще до концлагеря. Занимался расхищением ценностей, подлогами, и чтобы замести следы, поджог монастырь, но благополучно отчитался, о чем на стр. 158 и 159 рассказывает сам же Клингер. Что же дальше ему делать на Соловках при Ногтеве и Эйхмансе? И какой же он чекист, если прислан Наркомземом, хотя и был членом партии и другом дипломата Шлихтера, в то время оформлявшего мирный договор с Финляндией?

64

Едва ли Тельнов имел какое-либо отношение к социалистам, в то время содержавшимся в Савватьевском и Муксальмском скитах под охраной красноармейцев. Клингер, возможно, имел в виду азербайджанских муссаватистов и грузинских меньшевиков. Этих держали на «на общих основаниях» со шпаной и каэрами. ГПУ не причисляло их к социалистам. Оставим эту «загадку» историкам.

65

Кеннан объезжал Сибирь в 1885–1886 гг. с целью изучения царской каторги и ссылки, заручившись предписанием русского правительства всем сибирским властям оказывать Кекнану полное содействие, но не допускать до общения с политическими каторжанами и ссыльными. А он именно из-за них и отправился за тридевять земель. Вот тут и воспользуемся удобным случаем обрисовать «наивного туриста» его же словами. Изложив свою беседу на Карийской каторге с жандармским капитаном Николиным, при которой оба вели себя хитрыми Авгурами, Кеннан просит читателя простить его за лукавство с жандармом по следующей причине (стр. 223):

«В моем багаже и при мне находились революционные произведения, планы тюрем, копии бумаг из государственных архивов… письма к политическим арестантам и от них и, кроме того, десять-пятнадцать записных книжек, которые послужили бы тяжелой уликой не только против нескольких десятков ссыльных, но и против многих бесстрашных и честных чиновников, доверившихся мне и давших мне полезные и интересные указаниях».

Не «указания» они дали ему, а документы и факты против своего правительства. По законам большевистского Октября, Кеннана посчитали бы матерым шпионом, а чиновников — изменниками родины… Оба тома книги Кеннана с зарисовками художника Фроста найдете в любой крупной библиотеке Запада и Америки. Русская политическая эмиграция перевела и напечатала работу Кеннана в 1890 году. В России она вышла в 1906 г. в издательстве «ЛОГОС» в сокращенном переводе. Петербург предписал впредь не допускать Кеннана на русскую территорию за нарушение им условий путешествия по Сибири. В 1924 году Кеннан умер. В некрологе о нем журнал «Каторга и ссылка» (Но. 12) писал: «Мы, особенно старые революционеры-народовольцы, потеряли близкого и дорогого нам друга».

66

А наказываемые, по объяснению Дорошевича, сами просят надзирателей и смотрителей не записывать в журнал порку розгами, иначе, внесенная, она послужит плохим «аттестатом» для перевода в вольную команду или в поселенцы. Тюремное начальство охотно удовлетворяло такие просьбы. С одной стороны — порка и вопли без ограничений, с другой, по журналу взысканий — тишь да гладь. Вот почему начальник острова не знал истинного числа каторжников, обнимавших «кобылу».

67

С одного из них, с Блохи, знаменитого побегами и тем, что перерезал много гиляцких семейств, барон Корф приказал снять ручные кандалы, взяв с Блохи «честное слово», что он больше не побежит… Блоха слывет за ЧЕСТНОГО. Когда его секут, он кричит: «За дело меня, ваше высокоблагородие! Так мне и надо». (Чехов, стр. 318).

68

В справке, данной Чехову, в Александровском посту их было тридцать на учете полиции, обязанных каждую неделю проходить врачебный осмотр. А в семидесятых годах, первый начальник острова Депрерадович, всех прибывающих на каторгу женщин направлял в дом терпимости. То был «каменный век» сахалинской каторги. Особой тюрьмы для женщин тогда не было, как не было для них и каторжных работ. Доходило тогда до того, что у каторжной — любовницы офицера — кучером был солдат…

69

И Чехов не обманул Корфа, как Кеннан обманул правительство Александра Третьего, получив от него примерно такое же официальное разрешение, какое дал Чехову Корф. Попутно отметим, что проф. Гернет в своей ИСТОРИИ ЦАРСКОЙ ТЮРЬМЫ оценивает Корфа несколько иначе, нежели Чехов, основываясь на воспоминаниях о посещении Корфом Нерчинской политической каторги, когда одна из политических отказалась встать при входе в камеру генерал-губернатора.

70

В Западной Сибири, от Томска уголовные арестанты должны были идти пешком, а политических везли на телегах. За неделю проезжали до 90 верст, каждый третий день останавливаясь на отдых (Д. Кеннан, стр. 79).

71

«Ломание шапок» после «Великой отечественной» возобновлено и в советских лагерях, о чем узнаем от Марченко в «Моих показаниях».

72

Каторжников, занятых «вывозкой на себе», этих, по-соловецки ВРИДЛО, тут называли бревнотасками и дровотасками… «Люди, запряженные в бревно — пишет Чехов (стр. 60) — производят тяжелое впечатление; выражение их лиц страдальческое, особенно у кавказцев… Зимой же, говорят, они отмораживают себе руки и ноги и часто даже замерзают, не дотащив бревна». В Сахалинском музее Дорошевич видел две гипсовые группы, изображающие вывозку каторжанами бревна из тайги. Больше ничего в музее о каторге Дорошевич не нашел. «Каторга меня не интересует» — ответил ему заведующий музеем (стр. 141).

73

У Чехова все это передано более беспристрастно, без ненужного пафоса, возмущения. Он приехал на остров не осуждать, а понять и объяснить плохое и хорошее, хотя последнее на любой каторге, конечно, редко отыщешь.

74

«Когда вдруг на кухне, пишет Чехов (стр. 259), варят похлебку из свежего мяса, арестанты отказываются ее есть. У кого-то, знать, медведь задрал корову, или случилось несчастье с казенным быком. Такую убоину каторжники считают падалью».

Во время хода рыбы, арестантов кормят свежей рыбой, отпуская по одному фунту на человека.

75

В тюремном хлебе процент припека должен быть такой же, какой установлен для солдатского хлеба.

«Припек — пишет Чехов (стр. 258) — это демон-искуситель, перед чарами которого устоять, оказывается, очень трудно. Благодаря ему очень многие потеряли совесть и даже жизнь: смотритель Селиванов… пал жертвой припека, т. к. был убит хлебопеком-каторжанином, которого распекал за малый припек… В Александровской тюрьме те, которые довольствуются из котла, получают порядочный хлеб, живущим же по квартирам выдается хлеб похуже, а работающим вне поста (т. е. „сухопайщикам“ на отдаленных работах. М. Р.) — еще хуже; другими словами, хорош только тот хлеб, который может попасться на глаза начальнику округа или смотрителю (начальнику) тюрьмы».

76

На рудничных и дорожных работах отпускается на человека хлеба по 4 фунта, мяса по фунту и крупы по 24 золотника (по 100 гр.).

77

Вполне сродни соловецкому «приветствию» двадцатых годов: — Я вам тут царь, бог и начальник!

78

Так по Лобасу (стр. 55). Дорошевич в главе «ЛЮДОЕДЫ» приводит иные цифры: отправлено на дорогу 390 арестантов, вернулось 80 (стр. 346).

79

Полагалось тогда на дорожных и рудничных работах по четыре фунта хлеба на день, по фунту мяса или полтора фунта рыбы (соленой кеты).

80

Но срока каторги им за это не увеличивали, в «сушилку» — в карцер не сажали. Нетрудоспособные из-за увечий, подобно престарелым, назывались там богодулами, т. е. доходягами, слабосилкой, инвалидами по-нынешнему, и содержались в богадельне, в бывшей Малотымовской тюрьме. Паек им выдавался прежний: три или два с половиной фунта хлеба и общая «баланда».

81

М. Н. Гернет в 4-м томе ИСТОРИЯ ЦАРСКОЙ ТЮРЬМЫ на стр. 37-ой утверждает:

«Жизнь заключенного протекала между двумя крайностями: полным бездействием в камерах, без надлежащего света и воздуха, и таким каторжным трудом, как постройка, например, Онорской дороги, о которой говорили, что она вымощена костями каторжников».

А ведь проф. Гернет знал — это нас держали и держат в неведении — сколько умерло и погибло на сахалинской каторге за все годы. Значит, есть причины скрывать эти цифры, отделываясь, как сейчас Гернет, общими фразами.

82

Вышло только три тома. Прихлопнули издание. Многие события в ней изложены далеко не так, как требовалось партийными установками.

83

По крайней мере, пойманных тогда на Сахалине и «Колесухе» беглецов не избивали так, как на Кондострове летом 1929 г. Двух беглецов-доходяг там истязали на полу в штабе охраны шесть надзирателей. Когда один из них, Соловьев Александр, выдохся, то бросился грызть зубами лежавшего в крови при «летописце» Киселеве (стр. 132, 133), кому официально подчинялась вся охрана. После такой картины, уверяет Киселев, он не мог заснуть. Либо он и тут присочиняет, либо… Говорят, «у кого много причин, тот много врет»… А причин к этому Киселеву не занимать.

84

Добавим детали побега от Дорошевича:

«Бежала со своим теперешним „сожителем“ Богдановым. А по лесу уже погоня. Отряд гнал беглецов по лесу к опушке. А на опушке смотритель с 30-ю солдатами. Вдруг из леса показалась фигура в солдатской шинели. — Пли! Раздался залп, но фигура успела броситься на землю. — Не стреляйте! Сдаюсь! — раздался отчаянный женский голос. — Не убивайте!».

85

Повесили за это убийство каторжника Кинжалова. Вешал Комелев. Он сказал Дорошевичу (стр. 190), что когда читали приговор, Кинжалов все время молился, а затем, когда начали расковывать, лишился чувств.

86

Да есть еще роман в двух частях Б. И. Еллинского «Под звон цепей» из жизни политических ссыльных на Сахалине, насыщенный литературщиной в отличие от сухого свидетельства Ермакова. Роман опубликован в 1927 г. Всесоюзным обществом политкаторжан.

87

По данным 3-го издания БСЭ на Сахалин за все годы сослано 54 революционера, из них 39 были приговорены к каторжным работам, остальные — к ссылке на поселение. Среди каторжан энциклопедия выделяет «руководителей Обуховской обороны 1901 года А. И. Гаврилова и А. И. Ермакова», тут же добавляя:

«Политические каторжники содержались вместе с уголовными, выполняли те же работы, подвергались оскорблениям и телесным наказаниям».

Рассказ Ермакова уличает в явной лжи и преувеличениях большевистских историков.

88

Туда, в Бутырки, Красный Крест прислал ему передачу с банкой варенья. И только доедая варенье, Ермаков обнаружил на дне пять золотых пятирублевиков.

89

Тригони, Михаил Иванович (1850-191?) — народоволец по процессу «20» в 1881 году, отбыл 20 лет в Шлиссельбургской крепости и в 1902 г. сослан на Сахалин… «Сохранил до конца жизни революционные убеждения» (Третья советская энциклопедия) т. е. до захвата власти большевиками, и вскоре умер.

90

Не этого ли самого князя Максутова (только Дмитрия Петровича, может быть, Ермаков запамятовал, спутал?) повстречал Седерхольм (стр. 118, 119) сначала, в 1924 году, на Шпалерной в Петрограде, потом осенью 1925 г. на Соловках? Или это разные лица, но родственники? Тот, описанный Седерхольмом, был громадного роста, и гуляя по камере, плакал и говорил сам с собой. Он был морским офицером, потом перешел в Преображенский полк и по возрасту и по чину вполне мог быть этим «Павлом».

91

А. С. Форминский, о котором дальше часто говорит Ермаков, осужден на 12 лет каторги по делу «Пролетариата» и выслан на Сахалин вместе с 16-ю однодельцами и с ними трое вольных, очевидно жены.

В той же «Каторге и ссылке» приведена такая выписка из «Журнала политической ссылки», найденного в архиве департамента полиции 80-х годов:

«Сведение от января 1887 г. Живется на Сахалине интеллигенции недурно. Чиновный люд (т. е. приезжие служащие каторги. М. Р.) не прочь водить хлеб-соль. Зарабатывать уроками можно столько, что хватает на удовлетворение насущных потребностей. Каторжная работа Плосского состоит в ведении паспортного списка; вознаграждение за этот труд хотя и полагается, но его не выдают. Квартира из комнаты и кухни с самоваром, водой, дровами и стиркой — 9 рублей в месяц». Дальше приводится «Сведение от мая 1887 г. С прибытием новых жизнь ухудшилась. Постоянно находятся под страхом ожидания скандала с начальством. С новоприбывшими обращаются жестоко, над спиной постоянно висит кнут. Работы принудительные. Бугайского (осужден на 6 лет и 9 мес. каторги) избили плетями до потери сознания, заковали в ножные и ручные кандалы и сутки продержали в карцере за то, что на перекличке не отозвался на свою перевранную фамилию. Политические тут считаются на одном положении с уголовными, но за первыми более строгий надзор… Все страшно нуждаются в средствах к жизни».

При оценке этой информации учитывайте даты: 1887 год, при генерале Гинце, за три года до Чехова, за 10 лет до Дорошевича, за 15 лет до Ермакова.

92

При обходе каторжной тюрьмы, Чехов

«прямо в тупике коридора заметил дверь, ведущую в небольшую каморку. Здесь два политических в расстегнутых жилетках и чирках на босую ногу, торопливо мяли перину набитую соломой; на подоконнике книжка и кусок черного хлеба. Начальник округа тут же пояснил мне, что этим двум было разрешено жить вне тюрьмы, но они, не желая отличаться от других каторжан, не воспользовались этим разрешением».

(Чехов, «Сахалин», стр. 86, 87).

Больше политических, кроме Миролюбова, Чехов на Сахалине не встречал.

93

Лишь у Дорошевича нашлось упоминание о библиотеке на Сахалине, скорее ироническое:

«В библиотеке Александровского лазарета для духовно-нравственного чтения были такие книги: 16 экземпляров брошюры „О том, что ересеучение графа Л. Толстого разрушает основы общественного и государственного порядка“, 2 брошюры „О поминовении раба Божия Александра“ (поэта Пушкина), 4 брошюры „Поучения о вегетарианстве“, 14 брошюр „О театральных зрелищах Великим постом“ и всего 5 экземпляров „Нового Завета“, и только 2 экземпляра „Страстей Христовых“. Вот и все».

(Стр. 325).

94

Как видно из этого примера, на Сахалине был в зародыше свой микроскопический СОК, предтеча более зрелому и обширному соловецкому СОКу.

95

Из книги Иванова эти имена перекочевали в известную после Второй войны работу Д. Ю. Далина и Б. И. Николаевского ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ТРУД В СССР, изданную на многих языках. Оба эти декабриста по болезни были переведены из сибирской каторги в Спасо-Евфимьевский монастырь в Суздали, где вскоре умерли и там же похоронены: Шаховской — 24 мая 1829 года в возрасте 34 лет и Бантыш-Каминский — 22 января 1829 года в возрасте 51 года. (См. Пругавин: «В КАЗЕМАТАХ…», СПБ, 1909 г.), Пидгайный тоже «слыхал звон…», но вместо этих декабристов назвал двух Других князей: «Трубецкого и Волконского, через два года — в 1827 г. — умерших на Соловках»… (стр. 67 на английском).

96

Этот монастырь, даже более древний, чем Соловецкий, с 1767 г. стал центральным местом содержания душевнобольных колодников, но уже в начале XIX века здесь содержались и не умалишенные. По первому списку в 1777 году тут находилось 27 душевнобольных. С 1801 по 1835 год поступило 88 осужденных, из которых у 28 причиной заключения указано безумие, у 22 — непристойное поведение, три политических и т. д., словом состав узников мало чем отличался от соловецкого. Разница состояла в том, что по внешнему и внутреннему виду, да и по режиму тоже, тюрьма в Суздали была значительно лучше соловецкой. В одиночных камерах стояли койки с матрасами, одеялами, подушками, со столом и табуреткой и обычным окном. Снимок внешнего вида тюрьмы и внутреннего вида камеры напечатан у Гернета в кн. 1-й на стр. 280 и в кн. 2-й на стр. 465.

Между прочим, в Спасо-Евфимьевский монастырь был переведен из Восточной Сибири декабрист князь Ф. П. Шаховской, как душевнобольной. Для вторичной проверки его душевного состояния и условий содержания, туда в 1829 году был командирован некто Брянчанинов. Он подтвердил как болезнь Шаховского (причислявшего себя «к лику святых»), так и хорошие условия его содержания «в предоставленных ему трех комнатах». Меньше чем через три месяца по прибытии в монастырь, Шаховской скончался.

97

В семидесятых годах прошлого века Архангельский вице-губернатор в местной газете опубликовал часть архива о ссылке на Север и в Соловки, в частности материалы о ссылке князя В. Л. Долгорукова. Вот и еще одно доказательство того, что ссылка на Соловки давным-давно стала достоянием гласности и печати.

98

Зато Гернет здесь не покривил душой (кн. 2-я, стр. 464): «Озерецковский отметил в акте, что многие арестанты несут наказания, весьма превышающие меры вины их. В результате ревизии, 15 заключенных переведены из монастырской тюрьмы на военную службу, трое освобождены с острова, двое переведены в монашеские кельи, слепой — в больницу в Петербург и один принят в послушники монастыря. Архимандрит был сменен».

99

Поступок несравнимо более серьезный, чем панихида отца Николая Лозино-Лозинского для лицеистов по убитом императоре Николае Втором, а вот поди ж ты, освободили Яхонтова! «В литературе есть упоминание о том, пишет Фруменков, что монахи заточили Яхонтова в Головленковскую башню». Этой «литературой» оказалась статья «антирелигиозной бациллы» Иванова в журнале «Соловецкие острова» за 1926 г. номер 5–6, стр. 198. Охаяв «бациллу» с первых страниц своей книги, историк тут, без проверки, приводит его домысел.

100

Гернет (кн. 3-я, стр. 338) относит Григорьева также к несовершеннолетним. Обоих Потапова и Григорьева по этой причине отправили в отдаленные монастыри.

101

Строитель Белавинской пустыни, куда монастырь определил Потапова, жаловался епископу, что тот часто самовольно отлучайся неизвестно куда и зачем; неизвестно, откуда и от кого получает письма и посылки деньгами и вещами; требует того, чего дать ему не имеем возможности и даже не только оскорбляет словами строителя, но и грозится при случае побить его.

102

Согласно И. Л. Солоневичу (стр. 221, 222) — «В Свирьлаге тогда (1932, 1933 гг. М. Р.) находилось около 70 тысяч заключенных, а интеллигенции среди них было еще меньше, чем в Белбалтлаге — всего два с половиной процента».

103

В «Указатель» не внесены имена двенадцати соловчан, чьи воспоминания чаще всего цитируются автором настоящей работы, а именно: Андреев Г., Зайцев И. М., Киселев-Громов Н. И., Клингер А., Мальсагов С. А., Никонов-Смородин М. 3., Олехнович Ф., Оградив Г., Пидгайный С., Розанов М., Седерхольм Б., Ширяев Б. Н., а также Солженицын А. И. Дробное обозначение (2/16, 2/35 и т. п.) и следующие за ними уже без дроби цифры указывают номер страницы во второй книге по стр. 73 включ. (т. е. о Соловец. концлаг.). «Указатель» не включает имен из остальных частей второй книги о дореволюционной каторге и ссылке в монастырь царями и Синодом.