Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами. - [53]

То не радио-параша

И не патефон, —

То наплел, поевши каши,

Наш веселый СЛОН.

А можно сказать еще короче и яснее: сколько голов, столько и домыслов…

* * *

Не знаю, быть может позже, в Белбалтлаге, где Френкель был начальником работ, «каналармейцы» и вспоминали часто если не самого Френкеля, так его маму, но не на Соловках. Там, после отъезда Френкеля о нем вскоре забыли. Лишь на лесных и дорожных командировках УСЛОНа на материке, там то в 1928 и 1929 годах знали и долго помнили, во что им обходился фунт лиха от Френкеля. Киселев (стр. 178) утверждает, что:

«Когда Френкель объезжал командировки, все дрожали. Если работа шла медленно, Френкель тут же отправлял рядовых заключенных на штрафные командировки, а десятников, техников и прорабов снимал с должностей и отправлял на работы в лес».

На шести страницах в разных местах упоминает Френкеля Никонов и приводит противоречивые взгляды и оценки его деятельности на острове.

«Мы, старые соловчане, — говорит в 1928 г. новичку Никонову полковник Петрашко, — уже хватили тут горячего до слез. Теперь все изменилось. Вот путешествуете же вы (по острову) без конвоя. А ведь до Френкля об этом и не мечтали… Тогда, в 1925 и 1926 годах, все ходили на работу командами и обязательно под конвоем, даже в уборную. А сколько заключенных побито охраной! Убивали словно собаку или кошку. А теперь под конвоем водят мало. Как будто, эволюция налицо. — Но я вам скажу — возразил другой собеседник — что тут нет и на копейку эволюции. Просто изменен способ истребления людей. Принят другой, предложенный Френкелем… Он дает дешевый лес, пусть окровавленный. Покупателей хватает. И ГПУ довольно лесной торговлей. Оно уже планирует открыть еще 28 лесных лагерей… Много людей погибнет от непосильного труда, добывая барыши Френкелю…»

— Трудно сейчас во всем разобраться, — резюмирует толстовец Демин А. И.

Такие же споры услышал Никонов и в соловецком лесничестве:

«Помощник лесничего Борецкий приветствовал изменение лагерной политики с большим удовлетворением: — Еще два года назад, сказал он, никто не знал, будет ли он завтра жив. Возьмем, к примеру, кронштадцев. Их пригнали в Пертоминский лагерь семь тысяч (?!? М. Р.). А сколько осталось сейчас? — девять душ! Всех угробили. Люди гибли даже не от работы, а от холода. Загонят в лес, да суток по пять и не пускают в барак… Урока тогда не было, а просто истребляли людей… Теперь уже не то: появляется некоторое подобие порядка.

— Не было у них порядка и не будет! — решительно заявил лесник архиепископ Илларион Троицкий: — Все у них основано на туфте, на очковтирательстве. Не от жалости они перестают зверствовать».

Вот так рассуждала соловецкая интеллигенция, еще не разглядевшая последствий френкелевских «нововведений» и корней лагерной политики. С Кемь-Ухтинского тракта очевидцев летописцы не нашли, и только Солженицын (стр. 54) отметил, что там —

«Летом тонули, зимой коченели. Этого тракта соловчане боялись панически, и долго рокотала над кремлевским двором угроза: — Что?? На Ухту захотел?»

Но с другого, не менее жуткого, с Парандовского тракта, о котором упоминает и Розанов (стр. 17), Никонов (стр. 159) повстречал одного на Соловках. Этот Семенов бежал оттуда, был пойман, счастливо отделался только Секиркой и сейчас, в 1929 году, на общих работах в 12-ой роте.

«— Да и какой иной выход был у нас сохранить жизнь, как не побег? — рассказывает он: — Из двухсот, что пригнали на командировку, к зиме осталось нас шестеро, да двое на кухне. Мерли, как мухи… Ну, однако новых подсыпают. Урок очень тяжелый — рыть канавы, иногда по колено в воде, иногда и по пояс. Интеллигенция — та первая в расход ушла. Шпана без малого вся на канавах полегла. Народ это такой, что без туфты не работники, а за туфту, вместо барака, после работы в канаву в воду босыми ставят. Охрана там и десятники, ну, чисто, звери… Вот, скажем, больных пятьдесят, а лекпом может освободить двух. У него такая норма: больше такого-то процента освобождать не смей… Рассчитано у них на каждого человека в этапе по двенадцати кубометров. Ну, на командировке, конечно, не одни же землекопы. Есть и повара, и лекпом и всякая прочая обслуга. Канавы они не копают, а заняты своим делом, кому что положено. Так вот… все ихние кубики на нас, канавщиков, начислены. И выходит их вместо двенадцати — четырнадцать, а, может, и того больше. Френкель так это все рассчитал».

Нет, Френкель так примитивно не рассчитывал. Из двухсот человек этапа по его системе 15 процентов, т. е. 30 человек исключалось, из них на обслугу — 10 процентов — 20 чел. и на неработающих по разным причинам — 5 процентов — 10 чел. А все остальные 170 чел. — 85 процентов числились в группе А, т. е. на производстве. Все они «выгонять кубометры» тоже не могли, так как кроме землекопов на тракте были раскорчёвщики, тачечники, десятники, прорабы, инструментальщики, плотники и некоторые другие рабочие, занятые на тракте, например, на постройке мостов. Из управления трактом командировкам спускалось задание в сантиметрах готового полотна на отработанный человеко-день по группе А. Задание рассчитывалось по урочному положению для вольных землекопов с поправочными коэффициентами в обе стороны на десятичасовой рабочий день, на качество грунта, заболоченность, лесистость и т. п.