Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. - [25]

Остолопа мы метко прозвали Наполеоном и ели его вместе три дня, а Хорек после этого получил прозвище Безухов.

Жуткая тайна

Поплохело мне с вечера, сразу после прочтения Лужкина, где он назвал меня выкормышем бродской поэзии, ослом, ничего не понимающим в постконцептуализме, и поэтом, обладающим своим, но слабым голосом.

В том, что я обладаю собственным голосом, никто из моих читателей не сомневался, но было обидно обзывание «слабый». К тому же Лужкин меня допек еще по общаге филфака, где занимался в ДНД поискам задержавшихся на ночь дам, выдворяя их потом на мороз с гиканьем и свистом, причем почему-то чаще всего выкидывал именно моих девчонок.

Позже он стал известным неофутуристом, забыв про юность, а я как-то занимался делом переводческим – и даже не заметил, как Лужкин получил право делать суждения, не спрашивая, хотят ли его слушать.

От всех этих переживаний и воспоминаний на меня накатило такое расстройство психологическое, что разболелся желудок, и я, всю ночь просидев в отхожем месте, до того истратил бумагу, что в последний заход очень растерялся, ничего не обнаружив под рукой.

Пометавшись, я увидел лишь газету «Огни Юго-Восточного административного округа» с изображением в передовице нашего участкового, капитана милиции Василия Петровича Лужкина, и, сообразив, что это однофамилец моего обидчика, с нескрываемым удовольствием совершил естественный акт первой полосой.

Позже я устыдился содеянного мной, так как Василия Петровича очень уважаю, и даже порывался с ним объясниться, но, понимая, что все равно ничего не докажу, удержался, хотя неприятный осадок и раскаяние остались: все-таки из-за злодея пострадал безвинный человек.

Теперь же чувство вины меня почти не гложет, скорее всего из-за того, что, встречаясь с критиком Лужкиным, я посмеиваюсь и подмигиваю ему, как будто только мы с ним вдвоем и обладаем какой-то неведомой тайной, причем очень важной и очень жуткой.

Духовный рост

Почему-то все уверены, что я духовно расту, и доказательствами для народа является то, что я почти не пью и бросил курить. Ко мне теперь стали подходить и говорить, что лицо мое приобрело оттенок херувимский, а слог и письмо очистились от сора. Отчасти я сам этому содействовал, распространяя слухи самостоятельно, но когда к тебе все подходят по очереди и смотрят в глаза проникновенно – надоедает.

Поэтому я стал говорить правду: что пью мало из-за терзающих после алкоголя болей в желудке, а не курю из-за отхаркивающего кашля в легких, – но знакомые смеются в ответ. Типа, ври, ври, да не завирайся: если в рай метишь, подлец, так хоть не скрывай от товарищей, нам от этого почетнее, мы тоже маемся, но ничего, спасаемся но-шпой и не жужжим, а ты уклонист. Если честно, то нимб меня давит, и я тушуюсь перед молоденькими девочками и мальчиками: а вдруг уверуют в слова мои, которые я вещать стал громче и трепетней, и начнут совершать какие-нибудь поступки, за которые мне воздастся?

Собакокиллер

Теперь, когда я прохожу мимо помойки, горько вздыхаю, видя бойцового кота Собакокиллера. Вот был бы Павлик не в армии, он привел бы все в порядок, а так – серое чудовище, хоть и очень старое, но развалилось на мусоре пузом вверх, ничего и никого не страшась, нагло вытянув лапы в направлении рядом расположившихся самок.

В былые годы за такое вызывающее поведение Собакокиллер мог бы быть враз отловлен и подвергнут самой смертельной экзекуции вплоть до оплавления зажигалкой кончиков усов. Поэтому, когда в детстве Павлик выходил во двор, все кошачьи шкерились по подвалам, пока его не вызывала домой мама. Большинство людей во дворе его за это недолюбливали и в открытую гоняли, но когда нужно было разобраться с кем-нибудь, всегда просили, так как Павлик был согласен этим заниматься.

В отличие от других братьев наших меньших, Собакокиллер был неуловим и отличался изощренной наглостъю: лазил по форточкам и воровал съестное, оставлял помет на крышах иномарок, гонял зазевавшихся щенков, а однажды обратил в бегство пятилетнего бультерьера по кличке Буля.

Собакокиллер прокололся лишь раз, когда залез на кухню к моей соседке Таисии Генриховне, успевшей захлопнуть за ним окно, дверь и богемно охнуть, что не знает, что делать с этим анфан террибль. Но тут же возник Павлик. Он вошел высокопрофессионально и помпезно, снимая со штанов армейский ремень с четырехугольной бляхой с якорем, отводя правой рукой в сторону Таисию Генриховну и гордо осматривая будущее место боя.

– Не волнуйтесь, тетя Тая, полный ангажемент гарантирую, – объявил Павлик, пристраивая ремень в виде петли к люстре, предварительно огрев им бойцового кота.

– Только чтобы без «англетеров», – суетливо щебетала соседка.

Собакокиллер развязки дожидаться не стал и, зажмурив глаза, пробив лбом оконное стекло, вылетел во двор.

– Вот видите, вот видите, – свистел ему вдогонку Пашка.

– О! Какой дикий! – причитала Таисия Генриховна.

Всю ночь с крыши дома раздавались возмущенные вопли униженного кота, а потом Собакокиллер как-то в одночасье постарел и сдал: при виде людей стал прятаться, за версту обходил иномарки и в одну зиму чуть не погиб от голода, разучившись лазить по форточкам, и спас его лишь я, подкармливая котейку фаршем за десять двадцать.