Соло для влюбленных - [38]

Мила ткнулась в один хор, в другой, в третий. Где-то не было вакансий, в другом месте платили мизерно, в третьем деньги оказались более или менее сносными, зато условия кабальные. Она пошла туда и полтора года отпахала почти без выходных, по вечерам падая с ног от усталости. Потом ее уволили по сокращению штата. Это было несправедливо до слез, потому что пела Мила не хуже своих соседок по партии, даже лучше. Но соседки по очереди уезжали с репетиций в машине главного хормейстера, а Мила не могла. Слишком хорошо помнила Сергея, слишком страдала, слишком уставала.

Пошла череда разных мест – из хора в хор, из ансамбля в ансамбль, везде на второй план, на подпевки. Платили везде одинаково мало, вокруг были зависть, грязь, сплетни, интриги. Постепенно Мила привыкла ко всему этому и даже в какой-то мере полюбила хоровой мир с его суетой и шумом, живущий по своим особым законам.

Однажды приятельница сообщила, что собирается прослушиваться в свежеобразованный оперный театр на сольные партии. По ее словам выходило, что новый коллектив – нечто среднее между оперой и стриптиз-клубом, куда требуются молодые хорошенькие певички, дабы раздеваться на сцене перед солидной публикой. Подруга назвала Миле размер зарплаты, которая показалась ей непомерно огромной в сравнении с хоровыми деньгами. «Небось очередной бордель, задрапированный под оперу», – подумала Мила, но, однако, решила рискнуть. Ей бесконечно надоела каторжная нагрузка, грошовые гонорары, а главное, хотелось спеть хоть какую-нибудь сольную партию, пусть даже нагишом, но только не хоровую!

Их прослушивал тогдашний зам Лепехова, он же коммерческий директор «Оперы-Модерн», Слава Котов, и еще пара каких-то мужиков – Мила понятия не имела, кто они такие. Приятельницу забраковали сразу же. А Милу после прослушивания Котов пригласил в свой кабинет.

Она сидела на высоком мягком стуле перед его столом, чувствуя, как от волнения трясутся коленки. В этот момент Мила уже твердо знала, что хочет здесь работать во что бы то ни стало, любой ценой. Ей нравилось решительно все: помещение с гулким вестибюлем и огромным концертным залом, репертуар, который ей продемонстрировали, перед тем как она спела свою программу, даже неизвестные мужики тоже нравились, непонятно отчего.

– Значит, вот что, – задумчиво протянул Котов, упираясь взглядом прямо в дрожащие Милины коленки, обтянутые черными капроновыми колготками. – Как вы поете, нас устраивает. Но мы должны посмотреть вашу пластику, проверить наличие артистизма. Ведь это, так сказать, совершенно новый проект, требующий иного подхода к солистам и… – он поднял глаза и посмотрел на Милу в упор.

Ей стало все ясно. Она столько раз видела эти взгляды, когда приходила устраиваться в хоры! Тогда она делала вид, что не замечает их, и ей доставалось место в третьем ряду в партии вторых сопрано. Теперь она решилась. Уйти отсюда ни с чем Мила не могла – это был ее последний шанс. Двадцать три года – если сейчас не начать карьеру сольной певицы, дальше об этом и думать нечего.

– Что я должна сделать? – Она спокойно выдержала взгляд заместителя главрежа, изящным движением поправила прическу и закинула ногу на ногу.

– Завтра заедете ко мне домой. Мы порепетируем… ну, скажем, из «Тоски». Согласны?

– Согласна, – кивнула Мила.

Котов даже не потрудился вспомнить, что партия Тоски – сопрановая, а молодая певица пришла прослушиваться на меццо-сопрановые роли.

Назавтра Мила поехала к Котову, провела у него три часа и получила контракт на два года.

Она считала, что поступила правильно. Работа была интересной, она ни в какое сравнение не шла с ее прежней деятельностью. К тому же вскоре выяснилось, что «Опера-Модерн» вовсе не бордель и не стриптиз-клуб, а серьезный и набирающий популярность театр. Миша Лепехов казался Миле святым, напрочь лишенным всяческих мужских притязаний, живущим лишь искусством и заставляющим жить им всю труппу.

Пришло время выбирать солистку на роль Полины в «Пиковой даме», и опять Котов намекнул Миле: он может посодействовать, чтобы партию получила именно она. От него, Славки Котова, в ту пору зависело многое, почти все. Он всецело распоряжался спонсорскими деньгами, так как Лепехов, слегка не от мира сего, ничего не смыслил в финансах.

Мила снова съездила к Котову домой и получила роль в опере Чайковского. А дальше пошло-поехало по проторенной дорожке. Котов проработал два года, и его сменил другой помощник главрежа, Дмитриев, здоровенный, толстый мужик с тремя подбородками. Мила и с ним без труда наладила отношения.

Со временем ей перестала быть необходима администраторская поддержка – театр встал на ноги, Мила распелась, Лепехов привык к ней, полюбил и сам давал главные роли. Но ее уже закрутило. Она переспала со всеми в труппе, не обошла вниманием хор и оркестр, словно стремясь наверстать упущенное время, когда она так страдала, любила одного Сережку и была ему верна.

Сын подрос, пошел в школу. Мила неплохо зарабатывала. Шиковать, конечно, не приходилось, но на приличную жизнь хватало. Словом, черная полоса наконец-то отступила, она смогла вздохнуть полной грудью. Лишь иногда, в основном ночами, Миле казалось: к ней прилипло что-то мерзкое, неотвязное, от чего хочется освободиться, отмыться, но сделать это невозможно.