Соло для оркестра - [30]

— Ты часом не купил ли мне на платье? Или чего-нибудь для кухни?

Он отрицательно помотал головой:

— Не выпытывай. Вечно все из меня вытянешь, а потом уже пропадет интерес.

— Ну не надо, не надо. Не хочу, чтобы пропадал интерес. Буду просто ждать чего-то приятного.

То, что он ей сказал, когда привез ее из больницы, действительно было негаданным сюрпризом. Такое никогда бы не пришло ей в голову:

— Ты помнишь, где мы проводили наш медовый месяц — тогда это еще так называли?

— Еще бы. Разве это когда-нибудь забывается? Мы были в маленьком пансионате под Прагой…

— В Есицах. Гостиница называлась «Уединение», от станции рукой подать; погода, правда, выдалась скверная, а так вообще-то было хорошо. И дешево…

— «Уединение»… комнатка на втором этаже…

— Я ездил посмотреть на нее в прошлый понедельник, когда узнал, что тебя выпишут.

— Гостиница еще стоит? — удивилась она. — Я думала, ее давно снесли.

— Стоит, представь себе.

Он вытащил из одной стопки лежащих на столе фотографий видовой снимок и протянул ей.

— Это ты снял еще тогда?

— Да нет, — очень довольный сказал он, глядя на фотографию через ее плечо. — На прошлой неделе. Ты не поверишь, там совершенно ничего не изменилось.

Она с сомнением подняла на него глаза.

— Я забронировал для нас комнату — ту самую, в которой мы тогда жили. Это оказалось далеко не просто. Они там собрались делать ремонт, так что заведующая поначалу ничего и слышать не желала. Но когда я сказал, почему мы все-таки хотели провести недельку именно у них, согласилась наконец. Мы будем там одни, гостиницу пока закрыли.

На следующей неделе, сев где-то после трех на городской автобус, они уже в половине четвертого сошли возле платформы, откуда до гостиницы действительно было рукой подать.

Вацлав нес чемодан, в который Квета уложила необходимое белье для обоих, мыло, зубные щетки, а для себя еще вязаную кофту, на случай если опять польют дожди и будет холодно — как тогда…

Старой деревянной вывески над входом уже не было, висевшая вместо нее табличка уведомляла: «Объединение „Гостеприимство“».

Прошли холодный темный коридор, и у стеклянных дверей Вацлав остановился. Она вошла в столовую, пока он разговаривал с заведующей. Да, здесь когда-то они завтракали, ужинали… Тесное зальце, потолок, почерневший в углах от табачного дыма и пыли, занавески на двух окнах, смотрящих в сад, немытые столики не покрыты, но в углу — пианино, как тогда. Вацлав в дождливые дни от нечего делать бренчал на нем — играть он не умел, подбирал одним пальцем мотив, и она должна была отгадать, что это за песенка. Лишь на одном из столиков стояла пузатая вазочка, и в ней — дикая роза.

— Квета, дай твои документы! — крикнул он из коридора.

Она вышла, достала из сумочки паспорт и протянула ему. Он сложил его со своим и получил взамен у заведующей ключ.

— Ну, вот вам пятый номер, как хотели. — Лоснящееся лицо заведующей с черными ниточками полукруглых бровей улыбалось Вацлаву. — Это только что ваш муж очень просил — медовый месяц тут у вас был и так далее… Мы уже не работаем, белить здесь будут — видите, какая грязь, — крышу перекрывать… Хорошо, если к осени откроемся… — смотрела она на них, примолкших и смущенных.

И вдруг спросила:

— А как с питанием? Мы до открытия готовить здесь не будем.

Они растерянно переглянулись.

Заметив это, заведующая сказала:

— Ладно, что-нибудь придумаем.

По крутой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, где с каждой стороны коридора, застланного вытертой дорожкой, было по три двери. Их комната находилась в конце. Все как тогда: окно с видом на березы (они теперь уже переросли гостиницу), две сдвинутые кровати, шкаф с коротким зеркалом на внутренней стороне дверцы, шаткий столик и рядом два стула с продранной обивкой, жестяной умывальник на тонких ножках и глиняный кувшин с холодной водой — за теплой надо было идти на кухню.

Вацлав опустил чемодан на дощатый пол и, когда следом вошла Квета, глубоко вздохнул. Открыл окно: воздух был застоявшийся. Обернулся.

Квета, не выпуская сумочки, стояла посреди комнаты, присмиревшая, бледная.

Он подошел и обнял ее за плечи.

— Ну что? Ты недовольна?

— Я просто не могу поверить, что это наяву.

— На этой кровати спала ты…

— А у окна мы допоздна стояли и глядели на звезды…

— Удовлетворена?

— Я просто счастлива.

Она открыла чемодан и вынула то самое необходимое, что взяли они в дорогу. Шкаф был протерт, она в этом убедилась, прежде чем положить туда рубашку Вацлава. В комнате тоже было чисто, кровати застланы новыми простынями. Когда она наконец убрала в ящик вязаную кофту и, закрыв дверцу, присела на постель, в груди у нее странно защемило. Неужто впрямь минуло тридцать лет с тех пор, как они приезжали сюда с Вацлавом? Казалось, лишь вчера она, как несколько минут назад, стояла возле шкафа, вытаскивая из него чулки, белье, рубашки, чтобы сложить их в чемодан, потому что медовый месяц кончился. Как будто между той минутой, тридцатилетней давности, и этой не было ровно ничего, не прошло ни единого дня, хотя в действительности их была нескончаемая череда. И не было за это время ни рождения Йоски, ни кончины родителей — сначала мамы, а потом отца, — ни переезда в новую квартиру, которую сначала не на что было обставить, ни ухода Йоски, ни травмы, полученной Вацлавом, когда он едва не лишился обоих глаз, ни его болезненной отчужденности…