Соло для оркестра - [27]

Мать мыла посуду. В открытое настежь окно кухни доносились обрывки разговоров, музыка магнитофона, пение подвыпивших и даже отголоски первых ссор.

— Мама, оставь, завтра все приберем, — сказала Зузана, застав мать за мытьем посуды. — Пойдем к нам, ну пойдем, — уговаривала она, уже немного возбужденная ликером, с румянцем на все еще красивом лице.

— Немного осталось. Закончу и приду, — пообещала мать, отвоевав еще полчасика покоя от всех.

Настоящие дворцы — и тут, и в городе… Кто бы мог подумать, что ее Зузка так оперится! А сколько сегодня потрачено! Еды, питья, всяких дорогих напитков, фруктов, сладостей, боже мой, все это стоило кучу денег… Есть ли у них деньги на такой банкет или наодолжали? Ведь столько-то, поди, не зарабатывают. Министр и тот за такое короткое время не смог бы накопить столько добра…

Не дает покоя матери все увиденное. И то знакомое ощущение морозца, та дрожь по спине получили теперь какой-то другой оттенок — горечи, что ли… Нет, не так, что-то тут не так, говорит она себе. От восторженной гордости, которую она испытала утром в городе перед особняком дочери, остался только этот холодок и подавленность… Все у них есть, а глянь на них — вид такой, будто казни ждут, будто душит их какой-то кошмар! Не умеет нынешняя молодежь развлекаться, веселиться, как мы умели, думает мать. За кружкой пива, а то и без нее бывало нам весело, а они, гляди-ка, — где же настоящая радость? Разве это радость? Куда там! Настоящую радость сразу узнаешь, а у этих головы забиты другим, не умеют они наслаждаться маленькими человеческими радостями…

Во дворе хихикнули.

— Дерьмо, да еще какое! — донесся до кухни чешский говор.

— Тише, — проговорил другой голос.

— Да ведь он зарабатывает не больше трех с половиной! Что там говорить…

Опять кто-то засмеялся.

— Тише, — призвал к осторожности все тот же голос.

И опять все стихло.

Мать села в уголок возле электрической плиты, стала смотреть в окно.

Венгерский берег реки уже теряется в сумерках. И вербы на островке, что ближе к словацкой стороне, постепенно расплываются. Скоро стемнеет, думает она. И вдруг ее грудь сдавила внезапная глубокая печаль. Мать закрыла глаза, ей казалось: сердце вот-вот лопнет, разорвется на клочки… Потом давящее чувство отпустило, растеклось по всему телу. Это ей знакомо — знакомо по одиноким вечерам, это давно известная ей печаль старого человека, хотя там, дома, на Сиреневой улице, у нее какой-то иной оттенок…

— Где ты, мама, слышишь? Где ты? — послышался голос дочери. — Лацко, отнеси им пиво, раз им хочется, — бросила Зузка сыну, шедшему вслед за ней. — Мама, ты тут, что с тобой? — снова обратилась она к матери.

— Голова разболелась…

— Выйди на воздух, пройдет… Теперь тебя некому отвезти домой, все напились…

— Да и не надо.

— Хочешь, пойди ляг наверху. В маленькой комнате никто не спит, — предложила дочь.

— Может, пойду, только еще посижу, — ответила мать.

— Посиди во дворе, на воздухе.

— Тут воздуха тоже достаточно, — показала мать на открытое окно.

— Где ветчина, в холодильнике? Возьму-ка ее, — сказала Зузана и ушла.

Через минуту после ее ухода в кухню вошел Лацо. Молча сел в другой угол.

— Ты что, внучек? Тебе грустно?

Он не ответил.

— Тебе сегодня положено быть веселым…

Внук снова промолчал.

— Ведь все это в твою честь!

— В мою, — ухмыльнулся юноша.

— А как дела с институтом? — немного погодя спросила бабушка.

— Подали документы.

— Вот как… — бабушка задумалась. — Значит, на доктора решил учиться?

Лацо кивнул.

— И как думаешь, примут?

— Не знаю, — равнодушно ответил внук.

— Вот бы хорошо. — Она с любовью посмотрела на Лацко.

— Гм, — хмыкнул он.

— Дай бог, чтоб тебя приняли, — тихим голосом сказала бабушка. — Что-то плохо себя чувствую, не знаю, что это со мной… Лучше бы мне дома быть. Да как теперь отсюда выберешься? Все напились… О-хо-хо, пойду, пожалуй, лягу наверху.

— Напились! Это точно, — согласился внук.

Помолчали.

— Послушай, бабушка! Давай улизнем, — предложил вдруг Лацо.

— Как это?

— Дойдем до шоссе, всего пять минут. На автобусную остановку. Пойдем! В девять есть автобус в город, еще успеем… Пошли, а?

— Ты серьезно? — оживилась она.

— Бери свои вещи.

— Надо проститься, а то неприлично…

— Да ты знаешь, что тогда будет? — Внук посмотрел на нее с упреком. — Застрянем тут…

— Они встревожатся… — колебалась еще бабушка.

— А я напишу им, оставлю записку на столе, — решил Лацо и эту проблему. — Нет, не тут, надо через гараж. — Он потянул бабушку к заднему выходу.

Незамеченными они выскользнули из дому, прошли через «опасную» зону. Скрывшись за кустами акации, зашагали смелее.

Вниз по реке плыло освещенное пассажирское судно, на речной глади мерцало множество огоньков. На палубе оркестр играл танго. Как в старые времена…

Перевод со словацкого Н. Аросьевой.

Карел Гоуба ДИКИЕ РОЗЫ

После профессорского обхода она поднялась с койки и вышла в затихший коридор — прогуляться. В последнюю неделю она прогуливалась регулярно до и после мертвого часа, так что «маршрут» свой изучила вдоль и поперек. Мимо маленькой, но уютной столовой, где ходячим подавали завтрак, обед, чай, или полдник, и ужин, большей частью холодный, — плавленый сыр, колбаса, ветчина, два рогалика, масло, — мимо трех дверей, на которые она не отваживалась взглянуть, потому что пугалась вида всех этих поблескивающих аппаратов, пугалась возможности услышать стон или крик и, едва впереди показывалась сестра с дребезжащей каталкой или спешил к дверям ассистент, робко пряталась за ближайшим поворотом коридора, чтобы с ними не встретиться.