Солнечный огонь - [65]

Многие полагают, будто любовь состоит в том, чтобы выбрать женщину и жениться на ней. Но разве можно выбирать в любви, разве любовь - это не молния, которая вдруг поражает тебя, пригвождает к земле в самых неожиданных, а порой, прозаических местах? Не выбирают же ливень, который внезапно обрушивается на голову идущего по дороге и промачивает его до нитки.

Мед и молоко под языком твоим, вечная моя Жена...

Женитьба озарила монотонное существование Абдуррахмана теплым светом внимания и заботы. Случилось по старой азербайджанской поговорке: "Купили бекмез*, оказался медом"... Робкая от природы, Фатма Бегим буквально расцвела в доме мужа и с первых же дней навела в нем отменный уют и порядок.

______________ * Бекмез - вываренный сок винограда, туты и других фруктов (азерб.)

Счастье, однако, быстротечно. Как бы ни были сладостны дни радости и покоя, они, увы, проходят. Тучи сгущались, аресты и обыски вспыхнули с новой силой. Сотни людей бесследно исчезали в подвалах местных отделений внутренних дел. Жившего теперь постоянно в Нахчиване Абдуррахмана гроза пока обходила стороной. Но он уже не питал никаких иллюзий насчет развязки своей судьбы.

Весна 1937 года выдалась ранней, снег сошел быстро, и тут же закурчавились, зазеленели поля и луга, буйно зацвели сады. Долина Аракса, где расположен Нахчиван, походила на огромную расписную чашу, наполненную благоуханием цветов и трав, свежестью туманов, блеском солнца и плеском коротких весенних дождей. Над вершинами коричневато-сиреневых гор сияли радуги - верный знак будущего богатого урожая. Но и вся эта красота не могла растопить стужу, от которой оцепенели людские сердца: не было практически ни одной семьи, где не арестовали бы мужа, сына, сестру, брата... Лишь наступал вечер - каждый с опаской поглядывал на дверь собственного дома. Вздрагивал на любой стук, прислушивался к звуку каждой проезжающей мимо машины.

В тот дом, где Абдуррахман снимал комнату, военные пришли ранним утром. Их было пятеро. Начался обыск, а затем, перевернув все вверх дном, не обращая внимания на рыдающих женщин, вопли старух и плач детей, всем арестованным мужчинам было объявлено, что на сборы отпущено два часа. Никто не знал, куда их отправят, что с собой брать, да и нужно ли что-то собирать вообще... Сотрудник НКВД лишь коротко объявил:

- Вас отконвоируют в тюрьму, а завтра организованно посадят в поезд. Семью можно оставить, а те, кто хочет поехать с мужем, утром приходят с вещами на вокзал... Вернетесь года через два-три...

Он скривил губы в усмешке и вышел. Женщины опять зарыдали, а сосед Абдуррахмана, молодой парень, нимало не растерявшись, начал быстро увязывать тюки с одеждой, складывать в мешки посуду...

Оставшись в комнате вдвоем с женой, Абдуррахман из-за занавески выглянул во двор: у дверей прохаживались трое вооруженных милиционеров, около дома напротив тоже стояла милиция и у следующего...

"Что же, весь город решили объявить врагами?" - с ненавистью подумалось ему. Он вздохнул, обернулся к Фатме Бегам и увидел, что она ловко укладывает в старенький чемодан его и свою одежду. Почувствовав взгляд мужа, женщина приподняла голову. На ее лице не было ни испуга, ни растерянности - только деловитая сосредоточенность.

Он долго смотрел на ее проворные руки, и Фатма Бегим, неожиданно осмелев, сказала:

- Я с вечера на вокзал пойду. Как бы утром не потеряться там, в толкучке...

Сказала и отвернулась.

Абдуррахман отошел от окна и приблизился к ней, слегка обнял за плечи. Хотел, видимо, что-то сказать, но не сказал. То ли не нашел нужных слов, то ли решил, что и так все понятно. Принялся помогать ей.

Их возвращение на родную землю растянулось на долгие тридцать пять лет...

ГЛАВА 13

Спицы в Колесе

В одной из отдаленных келий Эчмиадзинского монастыря январской ночью 1901 года собралась небольшая группа совсем молодых людей, учеников местной семинарии. Сюда не долетали завывания леденящего до костей ветра, но в каменном помещении с низким сводчатым потолком царил по-настоящему зимний холод. Келья освещалась несколькими свечами. Их дрожащие теплые огоньки магически притягивали взгляды собравшихся, озябших в жиденьких семинарских суконных одеяниях. Это были, в основном, дети крестьян и мелких торговцев, мечтавших дать отпрыскам образование, позволившее бы им выбиться в люди. Знали бы отцы, какое взрывоопасное варево кипело в этих юных головах... Молодежь молчаливо сгрудилась вокруг массивного стола, и лишь лихорадочный блеск глаз выдавал обуревавшее юношей нетерпение ожидания.

Тяжелая дверь приоткрылась наконец, и в отверстие просунулась взлохмаченная голова монастырского служки Григора.

- Приехал... - восторженным шепотом сообщил он. И тут же исчез.

Молодые люди задвигались, облегченно вздыхая и переглядываясь, но напряжение на их лицах проступило еще явственнее. Еще бы! Они собрались для встречи с посланцем легендарного Ростома, "архитектора" партии Дашнакцутюн, обосновавшегося в 1898 году в Женеве во главе Западного бюро партии и редактировавшего партийную газету "Дрошак" ("3намя"). Эмиссары партии не вылезали из Эчмиадзина, где у нее было множество сторонников. Активная агитация велась среди армянской учащейся молодежи по всей Эриванской губернии так же, как в Тифлисе, Баку и других крупных закавказских центрах. Молодая поросль бредила "Великой Арменией", мечтала нелегально отправиться в Оттоманскую Империю, чтобы бороться за освобождение армян от турецкого владычества, и вот теперь посланец Ростома должен был указать им место в общем дашнакском строю. Каждый из собравшихся, наслышанный о восстаниях армян в Турции, о захвате Оттоманского банка в Стамбуле, уже заранее держал на губах только одну фразу: "Я готов".