Солнечный день - [88]

Им было неловко перед человеком, который тяжело дышал в темном углу на отцовской «скрипучке» — деревянный остов ложа был обтянут липовым лыком. При малейшем движении это ложе громко скрипело. С незапамятных времен «скрипучка» была постелью отца, на которой он выхрапывал свои пьяные сны и менять белье на которой мамаша Пагачова принуждала себя довольно редко.

Сперва и Милка подумала, что отец совсем рехнулся. В доме творились невиданные дела. Старый Пагач, не обращая внимания на визг жены и ее кулаки, вечером залез в комод и вывалил содержимое ящика на пол. Нашел, что искал — чистые и выглаженные полосатые наволочки на перины. Удовлетворенно прохрипев что-то, он снова принялся за работу. Неуклюжими, трясущимися руками снял со своего ложа грязное белье и постелил чистое.

Мать и дочь остолбенело смотрели на необычную деятельность отца и супруга. Мартин понимал, что к чему, но по известным причинам помалкивал.

Мамаша Пагачова первой опомнилась от изумления. Подскочила к постели, застланной по-солдатски аккуратно, которой любовался ее муж, и с яростью начала разрушать его работу. Действия мужа казались ей непростительным покушением на ее права, дерзким вторжением на ее суверенную территорию. После смерти своей матери только она решала в этом доме, когда менять постельное белье. В сущности, она решала все, хотя, как правило, сама все и делала. Странный приступ трудолюбия у супруга сначала удивил ее, а потом разъярил больше, чем его обычная лень и равнодушие. Она рывком расстегнула пуговицы на наволочке и яростно стащила ее с перины.

Реакция старого Пагача была столь же неожиданна, сколь и неслыханна. Резко дернув за руку свою грозную супругу, он повернул ее к себе и ударил по лицу. Ударил наотмашь, тыльной стороной ладони и с такой силой, что отшвырнул мамашу Пагачову в противоположный угол, на ее собственную постель. В голове у нее зашумело, потемнело в глазах, но ненадолго. Несколько растерявшись, она затем, как ни странно, пришла в полное восхищение этим человеком, которым она пренебрегала и которому изменяла. Пусть причины мужнего гнева совершенно непонятны, а ссора из-за смены белья попросту смешна — он предстал перед ней вдруг мужчиной. Мужчиной, умеющим настоять на своем.

Мамаша Пагачова, да и Мартин с Милкой так и остолбенели. Мартин, презиравший отца за его слабоволие и постоянные уступки жене, был теперь от него буквально в восторге. Мать он ни капли не жалел, потому что она его тоже никогда не жалела. Кроме того, он, единственный из всех, знал причину такой удивительной перемены в поведении отца.

Симулируя обморок, мамаша Пагачова краем глаза наблюдала за мужем. И впервые с тех пор, как она его узнала, пыталась понять причину его поступков. Она следила за ним хитрым взглядом и не без любопытства.

Старый Пагач не обращал на нее ни малейшего внимания. Лежа в неудобной позе на постели, она следила из-под опущенных век, как муж на своем протезе проковылял к двери. Закрыл ее он за собой тихо, как обычно, но не ушел спать в хлев, как бывало после семейных битв, которые он постыдно проигрывал.

Через четверть часа в сенях послышался стук его протеза. Дверь распахнулась настежь, но не от бешеного рывка пьяного, как боялись женщины, а оттого, что обе руки у старого Пагача были заняты: он поддерживал человека, которого тащил на спине. Старик весь согнулся под тяжестью этой ноши. Ноги незнакомца волочились по полу.

С почти материнской заботой старик уложил незнакомца в постель. Снял с него грязное рванье, раздел донага. Вытащил из комода собственное чистое белье, но одеть неподвижное тело оказалось не так-то просто. Тогда старик завернул его в чистую простыню и прикрыл периной.

За то время, пока мужа не было в избе, мамаша Пагачова загнала всех спать и сама плюхнулась в постель. Она все еще была сбита с толку странным поведением мужа. Ее кровать являлась запретным местом, куда тот уже долгие годы не отваживался сунуться. И сейчас, несколько растерявшись, она чувствовала себя там всего безопаснее. Притворившись спящей, она скорее угадывала, чем видела, что делается в темной горнице. Никто не спал — даже Милка, а тем более Мартин. Ему не сиделось на чердаке, где была его постель, и он, в одной рубашке, едва прикрывавшей его полудетскую фигуру, явился следом за отцом. Он чувствовал себя обойденным, отстраненным от дела, которое сам столь многообещающе начал. И счел горьким унижением, что отец запретил ему идти с ним в сарай. Но ослушаться он не смел, в последнее время даже приказам матери он всегда подчинялся. С другой стороны, он впервые почувствовал гордость за отца и даже облегчение. Он был уже не маленький. Знал, что без помощи взрослых ему вряд ли удалось бы спасти нового друга. И, испытывая благодарность к отцу, принявшему на себя заботу об этом человеке, только не хотел, чтобы его совсем отстранили от обретенного друга. Теперь он встал за спиной отца:

— Батя!

— Надень штаны, — сказал старый Пагач, — надень штаны, хорошенько затемни окна и зажги лампу. Да прикрути фитиль. Сбегай в курятник и принеси курицу.

— Какую? — Мартин просто опешил. Куры были для Пагачей священны. К ним нельзя было и близко подойти — ведь они несли яйца, которые в семье никогда не ели.