Солнечные пятна - [53]

Ярелл провел рукой по ее ногам, по животу.

Эх, много бы он отдал, чтобы вот так прикоснуться к ней, когда она была жива. А сейчас — вот она, прекраснее всех живых женщин мира, лежит перед ним совершенно голая, совершенно доступная — и эта доступность лишает его всякого желания.

Он хотел ощущать, как она противится ему, и как это сопротивление слабеет с каждым ударом сердца, он хотел сам подчинить ее себе. А так — нет, это было бы неинтересно и даже неприятно.

Он еще раз прикоснулся к ее щеке, провел рукой по волосам.

— Все будет в наилучшем виде, принцесса, все будет идеально.

И принялся за работу.

Острейшей бритвой он удалил все волосы с ее тела; душистые масла и благовония смешал со смолой и медом и натер ее кожу, чтобы замедлить гниение. Янтарная смесь легла ровно, и тело принцессы словно опять ожило, приобретя почти естественный цвет.

Затем он взял мягкие полотнища и обернул ими руки и ноги принцессы во множество слоев, а между слоями вложил цветы, ароматные травы и кусочки папируса с молитвами. Потом, кряхтя от натуги, замотал также и туловище, и напоследок обернул голову, оставив открытым только лицо.

На этом его главная задача была закончена. Он поцеловал ее в губы и позвонил в колокольчик.

Вошли двое братьев, а за ними носильщики, и внесли резное кресло из сандалового дерева, и поставили на пол. Братья помогли Яреллу надеть на покойницу прекрасное белое платье и усадили ее в кресло, привязав бинтами к спинке и подлокотникам, а потом украсили ее бледными лилиями, источавшими невыносимый удушливо-прекрасный аромат.

Приготовления были завершены. Носильщики снова подняли кресло и вышли.

Они шли по улицам города, и люди замирали от ужаса при виде их, а затем падали ниц в рыданиях, и слезы их смешивались с дождем. Капли его сбегали по щекам мертвой принцессы, и людям казалось, что она плачет вместе с ними.

Носилки прошли мимо Арсенала, и воины, закаленные в сражениях, видевшие смерть и ужасы битв, плакали как дети.

Мостовые ворота открылись, и носилки проследовали на восток, и воины шли за ними и рыдали, и небеса плакали вместе со всеми.

На другом конце моста, у ворот Шемкента, процессия остановилась, и Ярелл, шедший впереди, закричал:

— Народ Шемкента! Мы пришли мирно, ибо несть в такой скорбный час мыслей о войне! Узрите тело девы сей, и скорбь по ней народа Запада!

И замер в ожидании. Воины на стенах умолкли и погрузились в оцепенение, ибо печальное зрелище угнетало и их. Кто-то из начальства послал к хану, потому что событие было совершенно непредвиденное.

Хан прибыл очень быстро, хотя стоявшим на мосту и на стенах это время показалось вечностью. Дождь все усиливался, и воины Запада уже было взроптали. Хан в окружении старших вазиров появился на стене, и все умолкли, а Ярелл закричал снова:

— Великий хан Востока! Мы просим тебя впустить нас, дабы эта дева обрела последний приют рядом со своим возлюбленным, твоим сыном! Мы пришли мирно!

Хан смотрел на толпу грустных людей внизу, на толстого Ярелла, а больше всего на тело Алов в окружении печальных цветов, и преисполнялся ужаса.

— Что это такое? — спросил он у вазиров.

— Алов, о великий, — отвечал Файдуддин-паша. — Дочь императора Запада. Она мертва.

— Не говори мне того, что я вижу сам, — ответил хан. — Вот это все — что это? Почему они здесь?

— Я не знаю, — обиделся Файдуддин.

— Это обман, о светлейший, — заявил Абу-Вафик. — Коварство Запада безгранично. Они убили твоего сына, а теперь используют труп своей наследницы, чтобы запутать тебя и проникнуть в город.

— А по-моему нет, — Файдуддин-паша, видимо, расчувствовался; голос его дрожал. — Запад коварен, но это было бы совсем запредельно. Они не настолько лишены человеческого достоинства.

— Вы слишком наивны, вельможный Файдуддин, — Абу-Вафик был непреклонен. — Люди Запада — это и не люди вовсе. Не забывайте, они до сих пор пребывают во тьме язычества…

— Великий вазир, — хан обратился к ан-Надму, — а вы что скажете?

Ан-Надм был в не меньшем ужасе. Он лихорадочно перебирал варианты, что значило это выступление Запада, и кто за ним стоял. Поэтому он не сразу отреагировал на вопрос властелина.

— Да? — сказал он, стряхивая с себя оцепенение. — Я скажу.

Все посмотрели на него.

Думай, думай, думай! Идеи крутились вокруг него, как пчелы вокруг разоренного улья. Открывать ворота нельзя ни в коем случае. Это явно провокация. Но чья она? Кто угодно мог стоять за этим.

— Я повторяю нашу просьбу! — заорал Ярелл внизу. — Откройте ворота, дабы мы похоронили нашу звезду, нашу прекрасную деву там, где ей следует упокоиться!

— Нет, — сказал ан-Надм. — Нельзя их впускать. Это провокация. За этим стоит… некая сила, которая пока не открыла себя… — Файдуддин закатил глаза, — но она враждебна нам. Нам нельзя доверять им.

— Конечно нельзя! — поддакнул Абу-Вафик. — Они говорят, что пришли с миром, но посмотрите, это сплошь воины! Они пришли с оружием, и пусть оно сложено сейчас, они обнажат его сразу, как откроются ворота, и обратят его против нас!