Солнечные дни - [55]

С минуту он простоял так перед теплицей, снова запутавшись в колебаниях, с лопатой под мышками и топором в руке, потерянно оглядываясь вокруг. И тут ему показалось внезапно, что дверь теплицы тихонько скрипнула, — точно и тот, скрывающийся там, возымел желание послушать и поглядеть, что-то делает и как-то ведет себя здесь он, Загорелов. Видимо, и тому было тоже крайне необходимо знать, как-то теперь поживает хваленая Загореловская решительность. По крайней мере так объяснил себе этот внезапный скрип двери сам Загорелов, ясно почувствовав в то же время, что если тот увидит эти его колебания, — он пропал. Загорелов поспешно нырнул за куст, чтобы не быть обличенным тем.

«Видел он меня или не видел?» — думал он, не спуская с этой двери глаз.

Однако, полотно двери неподвижно чернело между косяков, чуть полуоткрывшись и образовав этим щель, достаточную лишь для того, чтоб выпустить мышь. И напряженный слух Загорелова не улавливал за этой дверью ни единого звука. В теплице точно все умерло. Только вокруг уныло шумел лес, словно в овраг сбегала со всех сторон бурлившая вода. По небу шли тучи. Их точно вела куда-то сознательная сила. Загорелов все стоял и слушал с замиранием сердца поглядывая на дверь. Он даже начинал уставать от напряжения. Но, наконец, эта дверь резко хлопнула, будто кто рванул ее к себе сердито.

«Ничего не услышал и сердится», — подумал Загорелов.

Он внезапно обрадовался, соображая, что если тот не видел его колебаний значит, еще не все потеряно для него. Несколько мгновений он все-таки переждал, собираясь с силами, в последний раз давая себе отсрочку.

— Это последняя отсрочка, — говорил он себе, — это последняя!

Для чего-то он вытер свой лоб, всей грудью набрал воздух и пошел к двери. Загорелов решился.

XXXII

Быстро и широко растворив перед собою дверь, он решительно переступил затем порог теплицы, но умышленно не поднимая в то же время глаз, чтобы не видеть того, ужасного. Бросив топор и лопату в угол, он тою же смелой и решительною походкой двинулся туда, к стулу, и опустился там, напрягая всю свою волю, чтобы придать себе совершенно независимый и пожалуй даже веселый вид. Этим он рассчитывал слегка припугнуть того. После всего этого он решился несколько приподнять свои глаза. То, что он увидел, однако, будто успокоило его слегка. Жмуркин сидел на полу, у печки, как бы усталый и до нельзя равнодушный обхватив колени руками.

— Вот я и принес все, — наконец, проговорил Загорелов, ломая себя, чтобы придать своему голосу выражение твердости. — Трудненько было, а все-таки достал, — говорил он с оттенком хвастовства. — Теперь мы все живой рукой оборудуем. Живой рукой. Я и там был, — добавил он с непринужденным видом, поглядывая на Жмуркина, как бы желая убедиться, какое-то он производит на того впечатление своей внешностью. — Там у ямы этой.

Он хотел было сказать: «о которой ты мне говорил». Но, однако, он не сказал этого. Ему пришло в голову:

«Ловко ли это будет, если я его и вдруг «на ты» назову? Ловко и уместно ли?»

Кроме того, ему не хотелось подчеркивать и того обстоятельства, что эту мысль о той яме подал ему все он же, этот Жмуркин. Жмуркиным, впрочем, он его уже не называл давно, даже и мысленно; он совсем никак не называл его, боязливо и старательно обходя его имя, как самый опасный камень, около которого вот именно и могла произойти катастрофа.

— У той ямы, — проговорил он после долгих размышлений, — о которой мы говорили.

Он мысленно улыбнулся, радуясь этому удачному с его стороны фортелю и поглядывая с выражением некоторого торжества на Жмуркина.

Тот сидел все так же у печки, неподвижно застыв, и упорно молчал. Свеча тускло горела на столе; по стенам, плавно покачиваясь, ползали тени, и стены комнаты точно моргали, как донельзя утомленный человек.

— Я и там был, — между тем, снова повторил Загорелов твердо, — у той ямы, о которой мы говорили. И все оглядел самым основательным образом. Там только корни надо подрубить. И больше ничего!

Он замолчал. Жмуркин лениво шевельнулся.

— А как же ее-то? — спросил он хмуро, качнув головою по направлению к тахте.

Уродливая тень прошла по стене и остановилась, упершись в косяк окна.

— Ее нужно будет туда уложить, — отвечал Загорелов, — я ведь это знаю! — добавил он сердито.

— А как же записка? — снова спросил Жмуркин угрюмо.

— Записку нужно будет вынуть, конечно, и потом подбросить куда-нибудь. И опять-таки я все это великолепно знаю! — проговорил Загорелов, как будто начиная волноваться. На его щеках, под глазами, выступили красные пятна; он нетерпеливо переставил ноги. Жмуркин усмехнулся, устало шевельнувшись у печки.

— Говорить-то, конечно, хорошо, — сказал он, — это верно; а вот кто же будет доставать записку-то?

Он слегка и как бы с любопытством приподнял глаза. Загорелов чувствовал, что приближается самый главный момент. У него захолонуло на сердце.

«Ты конечно!» — хотелось злобно крикнуть Загорелову, но он не решился, снова запутавшись в мучительных колебаниях.

— Записку надо будет вынуть, — повторил он подавленно, с трудом выжимая из себя слова.

И он замер в ожидании, поглядывая с тревогой на Жмуркина. Однако и тот некоторое время молчал, тоже в напряжении как бы застыв на своем месте. Казалось, он и сам ожидал теперь от Загорелова этого сердитого и злобного возгласа, и даже желал его.