Солнечные дни - [39]

Его сознание напряженно застыло, словно замкнувшись непроницаемым кольцом вокруг одной идеи: «Молотком в лоб и изо всех сил!»

«Ты на два вершка от душегубства ходишь!» — внезапно припомнились ему слова Безутешного. И непроницаемое кольцо разорвалось перед этим воспоминанием, как туча перед бурей.

Жмуркин поспешно спрыгнул с фундамента, быстро прошел к себе во флигель и, швырнув молот на прежнее его место, сел на кровать. На минуту все ложные страхи точно покинули его, и он внезапно увидел ту пропасть, куда его влекло так неудержимо. Он схватился за голову и горько заплакал, припав к подушке. А утром, когда он проснулся, та же мучительная мгла одевала его сознание, и он тотчас же устремился на поиски своего револьвера. Его он нашел вскоре же в кармане ватной куртки, но зато он обнаружил у себя новую пропажу. И эта последняя пропажа была много существеннее первой.

Пропал его дневник, тот самый, которым он запугивал Загорелова.

— Ловко? А? — шептал он, бледнея после усиленных и бесполезных поисков. — А? Самонужнейший документ выкрали!

Он как будто бы теперь сообразил с совершенной ясностью, что значит ответ Загорелова: «муха берложья»!

Вечером в тот же день он почтительно спросил его:

— Вы помните, я вас как-то-с о дневничке моем предупреждал?

— Помню, помню, — отвечал Загорелов весело.

— Так вот-с, я вам забыл тогда сказать, что он у меня в двух копиях имелся. Одна, то есть, у меня, а другая у постороннего лица, для передачи той самой особе. На случай безвременной кончины! — пояснил он.

— В двух копиях? — переспросил Загорелов. — Это хорошо; а ты «муху берложью» помнишь? — вдруг добавил он, рассмеявшись.

Жмуркина точно всего передернуло. Он не отвечал ни слова и, сердито повернувшись, пошел от Загорелова.

«Опять заковычка! — думал он, останавливаясь посреди двора. — Стало быть, опять жди чего-нибудь такого!»

Весь вечер он проходил по усадьбе, углубленный в свои размышления, бледный, с потерянным взглядом. Хорошенькая Фрося несколько раз прошла мимо него, и с досадою отвернув от него лицо, но задевая его не без умысла юбками, она каждый раз задумчиво и скороговоркой произносила:

— Пучины моря кто измерит? Кто усладит мои мечты? Кто сердцу бедному поверит? — Увы! не ты, — увы! — не ты, — увы! — не ты!

Но он не слышал и не видел ее, точно отгороженный от нее чем-то.

XXIII

Дни по-прежнему стояли солнечные и приветливые. Изредка веселый и шумный дождь звонко барабанил по железным крышам построек, порою гудел ветер, закручивая по дороге пыльные вихри, прыгавшие с обрывов холмов на светлые воды Студеной. А затем окрестности светлели снова в радушном тепле ясных и приветливых дней. И если судить по наружному виду, в обеих усадьбах все обстояло вполне благополучно. Загорелов ходил все такой же веселый и счастливый. Хлеб уже перевезли на гумна; у мельницы сердито завыл барабан молотилки, жадно перебивая золотистую солому своею железною пастью, и нагруженные зерном телеги целыми днями нетерпеливо скрипели у амбаров, торопясь пересыпать свой груз в их ненасытные животы.

Весь урожай был уже на виду, и Загорелов весело потирал руки, предвкушая изрядные барыши, строя планы будущих посевов, новых работ, новых обогащений. И, поглядывая вокруг с уверенностью удачника, он думал:

«Я буду богат, я буду страшно богат!»

Порою он приходил в контору к Жмуркину, веселый и ясный, весь словно благоухающей счастьем, и, дружелюбно кивая ему, говорил:

— Урожай прямо-таки баснословный; мы обогатимся. Мне ужасно везет, Лазарь, и вот тебе наглядное доказательство, что судьба покровительствует только тем, кто умеет жить, в ком есть энергия и сила. Да иначе и быть не может! Тучное зерно процветает и при маленьком дождике, а слабое гибнет и при ливне. В этом-то и заключается все покровительство судеб, счастье и удача, и этот закон тяготеет над всеми живущими. Сильный благоденствуй, а слабый… что же делать? — Загорелов пожал плечами.

— А слабый — «со святыми упокой», что ли? — переспросил Жмуркин.

Загорелов точно уклонился от прямого ответа и сказал:

— А как поступает хозяин, приготовляясь к посеву? Он тщательно сортирует зерно и хорошее сберегает, а плохое отдает в снедь.

— Свинкам-с? — снова спросил Жмуркин с усмешкой.

— А на кого же тут сердиться? — сказал Загорелов. — Таковы веления судьбы, и не нам их изменять!

— Это-с конечно! — почтительно согласился и Жмуркин. — Хорош ананас да не про нас, а картошка похуже, да привычна к стуже! Вот даже-с под рифму, — добавил он со смехом.

Вечером 13-го августа, в день именин Загорелова, в усадьбу съехались гости. Тут был и Фердуев, и все семейство Быстряковых, и множество других. После чая в обширном зале закружились танцующие пары. Молодые женщины и девушки, в пестрых и ярких нарядах, переплелись красивой гирляндой; зазвенел смех, и певучие звуки вальса наполнили весь дом, тоскующе зазвучали в аллеях сада. Танцевала и Лидия Алексеевна с Загореловым. Сегодня она выглядывала веселой и оживленной, и она много смеялась с лукавым задором ребенка, как бы отрешившись на время от всех своих темных дум.

Тут же, в уголке, поглядывая на танцующих, сидели в креслах Анфиса Аркадьевна и Анна Павловна. Анфиса Аркадьевна постоянно вытирала свои мясистые губы скомканным в левой руке платочком, и, поглядывая на жирное тело Анны Павловны, она говорила: