Солнечные дни - [37]

«С зайцами можно обращаться по-заячьи, но с волками непременно по-волчьи!» — припомнилось Жмуркину любимое изречение Загорелова, и он понял, что тот причислит теперь его к волкам и не поцеремонится в средствах.

«Запер самого себя в ловушку!» — подумал он и снова с головой погрузился в свои размышления.

Теперь его положение было безвыходно — он это сознавал хорошо. Если сейчас он даже и скажет Быстрякову об отношениях Загорелова к Лидии Алексеевне, так все-таки это нисколько не поправит дела. Нисколько: Загорелов уже предупрежден Лидией Алексеевной и он сумеет, конечно, оградит себя от Быстрякова. На то он и Загорелов! Разве у него мало денег? Он может нанять себе хоть целую сотню телохранителей, которые будут сопровождать его всюду. А с ним, Жмуркиным, Загорелов-то все-таки разделается по-свойски!

«Сотрет, как червяка!» — подумал Жмуркин; он шевельнулся, весь отдаваясь своим думам, снова завертевшим его в своем водовороте.

Было уже поздно; Студеная сердито ворчала; косматый слой тумана покрывал всю ее поверхность, словно она обросла седою плесенью. Серп луны бежал навстречу к тучам, точно преследуемый кем-то. Деревья беспокойно шумели, кивая вершинами. А Жмуркин все сидел и думал, неподвижно уставившись в одну точку, жалкий и одинокий, как выгнанная со двора собака. Несколько дней подряд он бродил все с теми же муками, а затем ему пришло в голову, что Загорелов все-таки должен отчасти бояться Быстрякова, так как, если тот узнает его тайну, ему уже не видеть больше Лидии Алексеевны, как своих ушей. А следовательно и у него, Жмуркина, есть еще все же некоторые средства хоть сколько-нибудь оградить свою жизнь. Нужно только дать понять кое о чем Загорелову. И Жмуркин решился.

Однажды после своей работы в кабинете Загорелова, уложив уже в папку отчеты и счета, он с многозначительной улыбкой сказал ему:

— А я, Максим Сергеич, может быть, это вам известно-с, имел обыкновение дневничок вести!

— Дневник? — переспросил его Загорелов, поднимая на него самоуверенные и ясные глаза. — Это интересно.

— Дневничок, — заговорил снова Жмуркин, весь шевельнувшись с лукавым видом, — где все исключительные события записывал как своей собственной жизни, так и других прочих. Весьма любопытные события-с, — повторил он, подчеркивая каждое слово.

— Это очень хорошо, — снова одобрил его Загорелов, спокойно раскуривая сигару. — Упражняйся, братец, в стиле: это полезно.

— Там, кроме стиля, весьма много интересного есть, Максим Сергеич, — усмехнулся Жмуркин. — Весьма много-с! Вроде любовных похождений… Весьма интересно-с. — Он снова усмехнулся, нагнувшись к Загорелову.

Загорелов курил сигару и маленьким ножичком-брелоком чистил ногти. Видимо, он плохо слушал Жмуркина.

— И этот самый дневничок-с, — между тем, говорил тот, опираясь о папку руками и весь слегка перегибаясь к Загорелову, — и этот самый дневничок я в надежные руки передал. То есть, чтобы, на случай моей внезапной смерти, его передали-с одному известному вам лицу. И это уж будьте благонадежны; это так уж и будет! В случае, то есть, моей безвременной кончины. В этом даже и сомневаться-с нельзя! Будет исполнено в точности-с!

— Твое духовное завещание, что ли?.. Да, вот что! — вдруг точно спохватился Загорелов. — Ты свой последний отчет поправь, да повнимательней. У тебя там в одном месте вместо «мука ржаная» написано: «муха берложья»! Слышишь? Пожалуйста поправь! «Муха берложья!» — повторил Загорелов и расхохотался.

А Жмуркин долго глядел на него во все глаза и затем тихо пошел вон из кабинета.

«Муха берложья, — думал он по дороге. — Что же это такое? Ответ ли это его, то есть, на мою закорючку, или же просто сцепление обстоятельств?..»

XXII

Прошло еще несколько дней. Все те же думы преследовали Жмуркина всегда и везде, не оставляя его ни на минуту. Он точно переселился в какой-то особый мир головокружительных ощущений, нелепых образов, мучительных дум. Всюду и везде ему мерещились враги, подосланные Загореловым для его истребления, и часто он собирал все свое мужество, мысленно приготовляясь к отчаянной защите.

«Постойте! — думал он в эти минуты о своих врагах. — Если уж вы так, так ведь и я могу вот этак! Ведь зубки-то и у меня есть, собаки!»

Он злорадно улыбался, словно грозя кому-то, точно стараясь запугать невидимого врага своею смелостью и решительностью. В то же время он принимал все меры предосторожности, чтобы не быть застигнутым врасплох. Он внимательно оглядел все запоры в окнах своего флигелька, где он помещался, заменил у двери крюк более надежным и всегда ходил теперь с револьвером в кармане. И все-таки все эти предосторожности казались ему ничего нестоящими, игрушечными и смехотворными, как выстрел из детского пистолетика по медведю. Он прекрасно сознавал, что враг хитер, и, конечно же, он упадет к нему, как снег на голову, внезапный и неожиданный, страшный этой самой неожиданностью, как снежная пурга, застигшая путника посреди безлюдной степи. А когда так, что же могут предотвратить все эти запоры, крюки и пистолеты? Враг может, хотя бы например, сжечь его в его же флигельке ночью, сонного, устроив якобы случайный пожар. Разве же это так трудно сделать? Эта мысль серьезно остановила на себе внимание Жмуркина, и он, желая сделать свое жилище менее воспламенимым, стал каждый вечер поливать его крышу и стены из ручного насоса.