Солнечные берега реки Леты - [57]

– Смотри-ка, а ведь он нисколько не изменился!

Джон долгое время неотрывно смотрел на фотографию, а затем без слов вернул журнал мне. Поздним вечером он отправился в пешую прогулку и домой вернулся уже перед самым рассветом. Когда утром я увидела его лицо, оно было поразительно постаревшим и пустым, будто всю ночь муж провел в долгой и бесплодной борьбе. От умиротворения, которое, как мне казалось, начали обретать здесь мы оба, не осталось и следа. Разрушив непробиваемую когда-то стену воли, в глазах Джона светились оскорбленная гордость, попранное честолюбие и ожившая ревность. Стало ясно, что видит он сейчас перед собой лишь образ улыбающегося человека, которым восхищался и которому верил, как себе.

– Никогда больше не делай ничего подобного.

Это были первые его слова, что я услышала за последние двенадцать часов. Смысл их не оставлял ни малейших сомнений.

Но теперь все уже позади, хотя на протяжении почти трех месяцев Джон мало разговаривал со мной и не брал в руки книгу, проводя дни в неподвижном созерцании залитой солнцем пустыни, а ночами пристально глядя в огонь, как банкрот на грани беззвучной истерии, сосредоточившийся на суммах чудовищных потерь. Однажды утром я вернулась из города с письмом от Майкла Лабордэ, единственного из друзей славшего нам иногда весточку. Послание оказалось коротким. Пробежав его глазами, Джон с невозмутимым лицом протянул листок мне:

– Прочти.

Дорогие ребята! – торопливо царапая каракули, обращался к нам Майкл. – Черкну всего пару строк, просто чтобы придать вам бодрости. Погода стоит мерзкая, местное население дуется, консульство в панике. Лютик засох. Пару дней назад без всяких объяснений подал в отставку. На каждой вечеринке, в любом баре, где говорят по-английски, причину называют одну – Кинси. Первой каплей яда стала появившаяся три дня назад колонка в вашингтонской газете, а вчера Лютик вместе со своей заплаканной благоверной срочно подался в Альпы, видимо, поразмыслить над капризами судьбы. Сожгите это письмецо и приготовьте мне теплую постель, хотя бы в дюнах. С любовью…

Сложив листок пополам, я вернула его Джону. Он задумчиво опустил письмо в карман.

– Ну, что скажешь?

Ответа ему не требовалось – я промолчала. Муж прошелся по крошечному дворику, касаясь рукой согретой солнцем стены, и вновь замер напротив.

– Бедняга. – Жалость к бывшему коллеге, казалось, вернула Джона к жизни. – Он так хорошо начинал! Как по-твоему, что там произошло?

– Не знаю. Видимо, кто-то послал кому-то письмо.

– Кто-то послал кому-то письмо, – повторил муж, изучающе глядя на меня; губы его сложились в какую-то удивительную, непонятную мне улыбку. – Хочешь знать, о чем я думаю? – Джон взял меня за руку. – О том, что неплохо было бы сесть в машину, добраться до города и купить к ужину бутылочку приличного вина.

– Да. Превосходная идея!

Я вошла в дом, переоделась, и мы быстро преодолели отделявшие нас от С. пятьдесят миль, где была куплена бутылка бордо. Джон заметил, что не ожидал найти в глуши вино такого качества. Он радовался толпам прохожих на улицах, останавливался перед витринами и настаивал, чтобы я примерила увиденное в одном из магазинов милое платьице из чистого хлопка – простое, в крупную зеленую клетку.

Потом мы вернулись домой, и я приготовила ужин. Стол, как обычно, накрыли под звездами. Бордо, как сказал Джон, оказалось исключительно вкусным, и у нас, уже успевших отвыкнуть от спиртного, закружилась голова. Сидя друг напротив друга, мы беспричинно хохотали, и если бы кто-нибудь увидел нас со стороны, то вполне резонно мог бы решить, что перед ним на редкость счастливая пара».

Положив конверт в папку, Виктория закрыла ее.

Рассказ этот никогда не был опубликован. После того как одна за другой отказом ответили три редакции, она поставила на своей затее точку. Что ж, видно, издателям того времени не хватало смелости, сказала себе Виктория. Позже она начала еще пять или шесть новых очерков, но так и не закончила их. Для того чтобы стать писателем, одного желания мало, как мало одного лишь образования, пережитой несправедливости и других испытаний. Дом в конечном итоге был удачно продан; они перебрались в Лос-Анджелес.

Она бросила взгляд на фотографию мужа: притворное спокойствие на деланно значительном лице. Мысль о его смерти не вызвала сожаления в душе.

За окном по-прежнему лил дождь. Капли на стекле медленно затапливали идущий ко дну мир. Подходящий день для похорон. И для вопросов. Виктория. Победа. Победа над чем?

Какая же это любовь, если ради ее сохранения требуется заплатить столь высокую цену? Неужели среди акул могут выжить только акулы? Кем было то чудовище, что сидело под звездами в милом новеньком платьице, наслаждаясь вином и с улыбкой глядя на мужчину напротив?

В тот день светлые волосы тоже казались влажными, хотя Борден был тогда молод и еще не начал пользоваться краской.

Год на изучение языка

– La barbe[31], – поморщилась Луиза, – как ты можешь выносить эту вонь?

Скрестив ноги и опершись спиной о книжный шкаф, она сидела на полу. Из выцветших синих джинсов торчали босые ступни. Глаза ее прятались за тяжелыми, в черепаховой оправе очками, которыми она пользовалась при чтении, а перед тем, как перевернуть страницу, рука то и дело опускалась к картонной коробочке с эклерами.