Солнечное затмение - [6]

   В доказательство чистосердечности своего заявления экзарх показал всем испачканные рукава. То, что произошло в следующее мгновение, удивило даже прагматично мыслящего Альтинора. Эль Саннам едва уловимым движением руки плеснул остатки вина в лицо Хаккалию (промахнуться мимо этой разжиревшей морды было просто невозможно) и, отвечая на словесную эскападу, тоже показал свое высокое риторическое искусство:

   -- Толстая свинья, одуревшая от запаха собственного дерьма! Следи за своим вонючим языком! Если я и пролил на твою тушу вино, то наверное, ... твою мать, сделал это нечаянно!

   Альтинор мысленно присвистнул. Все рты тотчас замолкли, а взгляды прилипли к этой сцене. Даже в театре настенных теней черные актеры на миг замерли изумленные происходящим в мире живых. Экзарх открыл было рот, но вместо выразительных слов лишь спазматически глотнул воздуха -- беззвучно, словно рыба. Его лицо сначала покраснело, затем мертвецки побледнело, потом пыталось от ярости снова сделаться красным, но в итоге приобрело какой-то неопределенный мутный оттенок. Экзарх тихо, почти шепотом, обращаясь к окружающим, произнес:

   -- Вы слышали... Нет, вы слышали, что он сказал?.. -- еще одно обезумевшее мгновение и в правой руке у него оказалась длинная отточенная рапира, до этого, надо полагать, скрываемая под сутаной и жировыми складками. -- Вавилонский червь! Ты наверное не знаешь, что за такие слова я обычно наматываю людям ни их головы их собственные кишки! Ты даже не представляешь, что я могу сделать с твоими землями и с твоим народом! -- голос экзарха дрожал, дрожала и рука, подрагивали даже желтые сосульки настенного пламени: все в округе готово было сотрясаться от неистовства и ярости, клокочущих в тучном теле разгневанного священнослужителя.

   Но не все так просто. Разрезанный надвое воздух вдруг отчаянно взвизгнул, и над головами у собравшихся мелькнула кривая сталь ятагана.

   -- Попробуй! -- Эль Саннам совершил своим оружием несколько замысловатых виражей. Ятаган, казалось, был размазан по пространству многогранными зигзагами чьей-то неминуемой смерти. При этом в гостиной стоял такой свист, словно за ее стенами разбушевался ураганный ветер.

   Служителя же Непознаваемого подобного рода эпатажи не только не устрашали, но приводили в еще большее бешенство. Он рванул на себя скатерть стола, послышался дружный звон битого стекла фужеров и сквернословие позади стоящего магистра Дайвелса, которому скатерть хлестнула по лицу. А Хаккалий, более не утруждая себя длинной напыщенной речью, заорал во всю глотку всего одно слово:

   -- У-убью!!

   Враждебные марки сталей соприкоснулись друг с другом, послышался столь отрадный для слуха собравшихся звук поединка, все в мире зашевелилось, тени запрыгали от неприсущих им эмоций -- короче, началось... Служитель возвышенных идей, эта аморфная, неопределенная в своих контурах масса жира с воткнутой в нее рапирой, сшибая столы и кресла, пытался догнать жилистого и верткого Эль Саннама. Тот же каким-то образом умудрялся оказываться одновременно и спереди и сзади экзарха, и с правого его бока, и с левого -- перемещался подстать вихрю. Туча протухшего мяса была бы давно уже мертва, если б Эль Саннам не сохранил своего хладнокровия и трезвость ума. Какой-то придурок из угла гостиной вдруг заорал:

   -- Давайте делать ставки, господа! Я ставлю на толстого! Десять евралей!

   Но сюжет стал раскручиваться по другому сценарию. Циклон безумия мигом охватил всю гостиную. Граф Клауни вцепился в еще не отошедшую от красноты глотку сэра Раулина и, потрясая его легкое тельце между небом и землей, воодушевленно заорал:

   -- Тайкленские земли принадлежат мне! Мне! Я загоню всех твоих головорезов в болота, если ты не отдашь мне их по доброй воле! Ты понял?! -- после этих слов граф тряханул Раулина так, что душа бедняги вместе с отстегнувшимися штанами едва не отделилась от тела.

   Лорд Диммас запустил фужером мимо головы синькьера Граччо и, наверное уж в десятый раз напомнил, что его дочь шлюха. Негус Альфтук, которому этот фужер угодил прямо промеж глаз, вдруг громко расхохотался, выхватил меч и вызвал на бой двоих одновременно. Когда на полу появились первые багровые капли, никто уже не стоял без обнаженного оружия. Звон голодной стали, не признающей иной пищи, кроме человечьей крови, звон битых фужеров и звон в ушах создавали меж собой какую-то дикую гармонию, сложновразумимый консонанс хаоса.

   Дрались все против всех, вспоминая старые обиды, когда-то неосторожно брошенные слова, кем-то у кого-то да еще и невесть сколько эпох назад украденные земли. Фейерверк крови, сопровождавший эту вакханалию, брызнул на стены, где с той же силой неистовствовали черные от злобы тени. Два настенных канделябра рухнули на пол, в мире стало в два раза темней и в два раза мертвей. Тогда уже стало невозможным понять, где дерутся люди, а где бесятся их уродливые тени, и чем вообще одни отличаются от других. Голоса стали похожими на собственное эхо, возгласы победы перестали отличаться от воплей отчаяния, свет перемешался с тьмой, как и разум с безумием.