Солнечное затмение - [20]

   Жерас вздохнул и резко задвинул шторку.

* * *

   Голос, доносившийся из устланного коврами будуара, намеренно был настолько громким, что его, заткнув уши, можно было расслышать во всех соседних комнатах.

   -- Когда я стану королем, -- молвил сьир Лаудвиг в объятиях двух молодых особ, -- все в нашем мире изменится! Да... перемены произойдут грандиозные! И самая главная из них: я лично буду восседать на троне! Ха!

   Закончив свою словесную патетику, Лаудвиг полез правой рукой под одну юбку, а левой -- под другую.

   -- Ох... Ах... -- в унисон протянули куртизанки над обоими его ушами, и получился шикарный эротический стереоэффект. Их голос кроме бушующей сексуальности не выражал никаких иных чувств.

   -- Порой, -- продолжал Лаудвиг, проникая пальцами между ног пышногрудой зеленоглазой колдуньи, -- я буду добрым королем. -- Он виртуозно поглаживал ее сокровенные участки тела и с удовольствием наблюдал как та тихо стонет, а изумруды в ее глазах пьянеют и воспламеняются страстью. -- Но порой, -- другая его рука заскользила по гладким упругим формам рыжеволосой обольстительницы, -- буду злым и жестоким! Все будет зависеть от того, насколько красивые женщины меня будут окружать. -- С последними словами Лаудвиг, демонстрируя свою грядущую жестокость, так резко сжал пальцы, что обе вскрикнули и, часто дыша, принялись целовать его грудь.

   Сьир Лаудвиг был очень красив. И красота эта, как неувядающее наследство, досталась ему от матери, ныне покойной Бланки. Вихри русых волос от природы были так лихо закручены, словно в лицо ему постоянно дул ветер. В бровях просматривался взмах орлиных крыльев. А ясные голубые глаза напоминали маленькие линзы, через которые можно было увидеть саму душу. Его взгляд обжигал и замораживал, пьянил и протрезвлял, сводил с ума и даровал рассудок. Ни одна красотка миража еще не избежала магии его взгляда. А теперь, когда Лаудвиг вдруг еще и оказался наследником престола, женщины нередко дрались между собой за право побывать в объятиях королевского сына. Сам же королевич по части женщин был далеко не только хорошим теоретиком. Спал как минимум с двумя одновременно. В его сладострастных вакханалиях вино шло в расход беспощадно. В то время когда многие сервы и свободные крестьяне экономили каждый кусок хлеба, не помышляя даже о горячительных напитках, Лаудвиг нередко разрешал своим подружкам купаться в вине. А пару раз даже занимался любовью ни где иначе, как в бочке с вином.

   И сейчас, как видим, он, если чем-то и страдал, то только не одиночеством. Две сладострастных фурии в приступе экзальтации обвивали с разных сторон его тело и ласкали языками грудь. Одежда лишь слегка прикрывала их бесстыдство. Платья из этамина переливались всеми цветами мироздания, и почему-то только сейчас Лаудвиг заметил, что каждый цвет имеет свой полутон сексуальности. Если многие придворные дамы носили фижмы, то истые куртизанки ненавидели их всею ненавистью, на которую только были способны. Заниматься любовью в фижмах было так же унизительно, как свершать благочестивые молитвы при абсолютно обнаженном теле. И, к тому же, неудобно весьма.

   Лаудвиг выслушал два восторженных крика и освободил свои руки. Он воспринял эти возгласы, как виват своему будущему королевствованию. Женщины устало склонили к нему головы и, как бы стесняясь собственного стеснения, сдвинули ноги и поправили раскрывшиеся юбки.

   -- Да... когда я стану королем, то заимею себе сразу несколько спутниц жизни, -- все тем же мечтающим тоном продолжал наследник престола. -- А теперь, сударыни... давайте-ка поимеем маленько совесть и выпьем за упокой души моего братца Жераса.

   Три объемные пиалы были наполнены лоснящимся кагором. Лаудвиг, торжественно подняв свою, и заведомо зная, что больше половины вина прольется мимо рта, громогласно произнес:

   -- Да обретет же покой в Настоящем Мире душа покойного моего брата, и да успокоится от всех мирских беспокойств! -- Увы... наследник престола был уже изрядно пьян, и не замечал не только чудовищной тавтологии своих слов, но и того, что все его вино уже вылилось на голову зеленоглазой леди.

   Та громко рассмеялась, облизала губы и на той же эмфатической волне пьяного восторга, добавила:

   -- Выпьем за благословенную Тьму и за окончательное упокоение души покойного! -- снова взрыв смеха.

   Зеленоглазая хлебнула два глотка кагора, затем склонила голову чуть ниже пояса Лаудвига, и прилипла губами к одному из членов его тела -- тому, что постоянно торчал строго перпендикулярно самому телу.

* * *

   Многие забытые старинные сказки начинались словами: "и было у отца три сына...". Причем, как выяснялось с первых же строк, очередность их рождения всегда была обратно пропорциональна их интеллекту. Самый младшенький из них, если и не именовался откровенным дебилом, то звание дурачка получал наверняка. Эпическая прелесть и фатальная предсказуемость древних сказок как раз и заключалась в том, что дурачку в конце концов несказанно везло. Ему досталась и прекрасная принцесса, и слава, и богатство -- то есть, все три ипостаси счастья. Еще, бывало, этот самый дурачок под конец возьмет да и умным окажется.