Солнечное затмение - [10]

   -- Что с телом-то делать будем? -- тенор голосил уже где-то в отдалении. -- Не закапывать же его обратно?

   Молчание было недолгим, но изматывающим. Вдалеке за кладбищем ветер затянул реквием человеческому безумию. В черной вселенной никто никогда не сходил с ума. Она изначально была задумана как мир сумасшедших. Изъян здравомыслия здесь долго не уживался. Поэтому нет ничего удивительного в ответе баритона:

   -- Давай поссым на него. -- Сказано было почти ласково. С тем же безразличием, с каким читаются молитвы в храмах.

   Жерас почувствовал, как струя чуть теплой, но обжигающей влаги, рисует у него на спине какие-то овалы.

   Далее шла партия тенора:

   -- Послушай, лысая задница, давай хоть немного побудем людьми. Наденем на него платье, положим как лежал...

   -- Я думаю, логичней поступить наоборот: снять с него всю одежду, самим разрядиться в принцев, а ему оставим свои потертые камизы. Если сильно замерзнет, так не побрезгует.

   Жерас почувствовал, что его снова переворачивают, даже хуже -- вываливают из гроба на влажную мертвецки-холодную глину. Сволочи. Он для себя твердо решил, что еще несколько мгновений побудет смиренным трупом, а потом воскреснет. Любой ценой. Даже если при этом от его руки погибнет все в округе нескольких десятков льен.

   -- Э-э-э... -- по краткому, выразительному эвфуизму "э-э-э..." было сразу не понять, кому из двух он принадлежит. Эмоции, в нем заключенные, походили на помесь удивления и замешательства. Старший Ольвинг это почувствовал ресницами своих закрытых глаз. Слегка напрягся.

   Далее из тьмы пока еще не совсем существующего для него мироздания донесся слегка подпорченный баритон:

   -- С-слушай, Гройе, у... у н-него каж-жется руки теплые...

   "Спасибо за комплимент!", -- Жерас напряг все мышцы, готовясь к внезапному прыжку.

   -- Ты бредишь! Ткни ему факелом в лицо. Если очнется и скажет, чтоб мы извинились -- тогда извинимся и закопаем назад.

   -- И то верно, Гройе. Дай-ка факел. Ч-черт... наваждение какое-то!

   Жерас вдруг понял, что смертоносная огненная масса приближается к нему, и его незримая вселенная внутри закрытых век вновь загорелась со всех концов. Это был армагеддон. Последний миг. Апокалипсис его загробной жизни.

   Первое, что он увидел, открыв глаза -- это собственную ногу, выбивающую факел. Месиво вращающегося огня совершило два оборота в воздухе и оказалось во власти его правой руки. Прозревшее наконец мироздание представило ему визуальную картину происходящего. Жерас никогда уже не забудет то лицо, вернее -- то изваяние ужаса вместо лица. Перед ним застыл не человек, побледневший от страха, а статуя, слегка обмякшая от недоумения. Огромная седая голова словно глотнула твердого воздуха: застыла с открытым ртом и широко распахнутыми, обезумевшими глазами. Жерас решил привести несчастного в чувства, -- молниеносным движением воткнул ему в пасть горящий факел, дабы тот больше не сомневался: все происходит на самом деле. Седой широкоплечий здоровяк взвыл так, что его, ставший уже знаменитым, хрипловатый баритон вознесся до фальцета. Сын короля в этот миг почему-то испугался не за себя, а за рядом лежащих на их фамильном кладбище покойников. Родственники как-никак. Разве можно так орать, когда рядом люди спят? Причем, вечным сном. Нет, этого крикуна следует наказать. Не давая опомниться даже самому себе, он быстро выхватил меч из ножен здоровяка, но не совсем ловко. Острие таурской стали нечаянно прошлось по животу ее прежнего обладателя. Жизнь здоровяка, лишенная чего-то выдающегося, имела, тем не менее, оригинальную концовку. Еще живым, осмысленным взором он увидел экзотичное кариттидовое дерево на фоне молчаливых, всегда со всем согласных небес, и увидел собственный кишечник, который наматывался на ветви этого дерева. Его душа в виде вонючего дерьма вырвалась наружу и улетела в бесчувственную тьму...Впрочем, у него еще было время на размышление. Он хорошенько подумал, оценил ситуацию, и пришел к выводу, что пора уже помирать...

   Небольшого роста, седой, сгорбившийся от тяжести собственной головы, старик, стоявший в пяти шагах от только что пролитой крови, нет чтобы спасаться бегством, сдуру продолжал стоять на одном месте и вместо предсмертной молитвы шептал какой-то бред:

   -- Этого не может... этого не может... этого не может...

   Фразу закончила летящая, вращающаяся в воздухе окровавленная голова:

   -- ...бы-ыть... -- бледным комком она прокатилась по настилу травы и закатилась под ближайшее дерево. Тело старика, укороченное минимум на восьмую часть, еще какое-то время прочно стояло на двух ногах. Из обрубка шеи бил фонтан кровяных искр. При близком свете факела он напоминал праздничный фейерверк торжествующей смерти.

   Руки старика дернулись вверх, сомкнулись над самыми плечами. И только после этого его тело, удивленное полным отсутствием головы, рухнуло наземь.

   Земля, придавленная сверху тяжелым небом, вдруг слегка приподнялась и опустилась, -- словно вздохнула. Был ли это вздох облегчения или воздыхание скорби, Жерас не знал. Его ноги пошатнулись, перед глазами поплыл легкий туман, но через пару мгновений вновь вернулась бодрость и сила. Это был всего лишь отголосок прошедшего шока. Асфиксия, перенесенная в могиле, давала свои вторичные метастазы. Он стоял с тлеющим факелом в правой руке, и насыщенным кровью мечом -- в левой. Стоял, еще не уверовавший в то, что дышит настоящим прохладным воздухом. Ему до сих пор казалось, что монолит черных небес -- это крышка гроба, побледневшая от ужаса земля -- его погребальный саван, а все происходящее -- лишь предсмертные флуктуации воображения.