Солнечная земля - [4]

Длинная плотина делит новый лиман на две части — по одну сторону соленая вода, по другую — пресная. Машина медленно катится узким проходом. Дети ловят рыбу на удочки. Нанизанные на веревочку бычки отливают серебром.

На холме — институт виноградарства и виноделия имени Таирова. Далеко простираются зеленые виноградники. Свешиваются крупные, уже тяжелые гроздья. Загорелые люди выходят нам навстречу. Это группа энтузиастов, которые работают здесь, исследуя, сажая, выращивая виноград, в поисках самого лучшего приспособления соответственных разновидностей к данной почве.

Виноградари страстно убеждают нас:

— Можно получить вино не хуже, чем в Грузии. Можно получить даже лучшее, чем…

Да, это единственное, что их интересует. Чтобы было лучшее, самое лучшее, самое лучшее. Чтобы дать такое украинское вино, какое только возможно. Потому что ведь оно может, может быть великолепным. Они объясняют нам сорта, разновидности. Разграбленная оккупантами лаборатория постепенно приводится в порядок. И вдруг оказывается, что иной раз проблемой становятся несколько оконных стекол или несколько досок, кое-какая посуда. Что им нужно? И снова, как там, в Вилкове: нужен трактор, обязательно нужен трактор. И потом еще — вот на эту брошюрку для колхозов — четыреста кило бумаги.

Я смотрю на их поношенные рабочие костюмы, на их стоптанную обувь. А ведь это — люди с высшим образованием, есть между ними и ученые. Между тем они, так же, как те, в Вилкове, нуждаются только в том, что им необходимо для работы: трактор, бумага, несколько оконных стекол. И я вижу светлую крепкую нить, связывающую тех, рыбаков из прибрежного поселка, простых, неученых людей, с этими, работающими вдали от людских поселений над украинским вином, над виноградом, с учеными в поношенных костюмах, — этим тоже и в голову не пришло говорить о каких-нибудь своих, личных нуждах.

Клубы пыли на дороге. Вон там, вдали, это уже Одесса. Я вижу ее впервые в жизни. Как отличается она от того, что я себе представляла: портовый город, значит обязательно узкие, грязные улицы, все завалено тюками, обязательно вонь и дым.

И вот перед нами Одесса, вся в цветах и зелени, овеянная чистым дыханием моря. На широких улицах — ни пылинки. И здесь уже почти не заметно того, что бросается в глаза во всех других городах, — что по ним прошлась разбойничья рука врага, что она истребила население, опустошила улицы. На улицах — полно. Проходят нарядные девушки. Говор, спешка, веселая, пульсирующая жизнь. Веселая, пульсирующая жизнь и в чудо-театре. Не верится, что это не сказочная декорация, так сказочно красив этот театр.

В порту стоят большие суда, лежат груды тюков, скрипят краны. Враги ограбили и разорили порт, — теперь он быстро залечивает свои раны. Еще пугает поломанными ребрами стальных креплений разрушенный холодильник, но уже работают краны, работают продуктивнее, чем до войны. Уже стоят на якорях, отчаливают и пристают к порту огромные пароходы. Уже кишит людской муравейник и кипит быстрая, стремительная жизнь. Победоносная жизнь, которая сильнее, чем бомбы, чем мины, чем распоряжения гестапо, чем жесткий гитлеровский кулак и хищные лапы румынской сигуранцы.

И еще раз, в сотый раз, испытываешь радость, что так быстро поднимается, встает, возрождается, расцветает ограбленная, окровавленная, изуродованная земля и так быстро берутся за работу несокрушимые, непоколебимые, стойкие люди.

В огромном здании мы встречаем тех, кому Красная Армия принесла спасение и жизнь. Мужчины и женщины.

— Откуда?

— Из-под Орла, из Смоленска, из Минска, из, Житомира, — сыплются ответы.

— Вы были в армии?

— Нет… Я двадцать седьмого года рождения.

— Я — двадцать восьмого…

— Я — двадцать шестого…

Их угнали на работы в сорок первом, сорок втором году. Этих мальчиков и девочек погнали на чужбину детьми, подростками по четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет. Два, три, четыре года прошли у них в нечеловеческом труде. А сколько из них уже никогда не вернется, сколько погибло на чужбине и лежит в неприютной чужой земле.

Нас толпой обступают девушки.

— Откуда?

— Винница, Каменец-Подольск, Киев, Крым, Львов.

— А мы — из Полтавы.

— Сколько лет?

— Восемнадцать.

— Семнадцать.

И этих забрали детьми…

— Что же вы там делали, в рабстве?

— Разное, — бойко отвечает невысокая загорелая девушка. — Кто у бауэра, кто на заводе, а кто в партизанах…

Брюнетка из Винницы была и на фабрике и у двух «бауэров». От одного она бежала, ее посадили в тюрьму. Она не согласилась вернуться, и немцы принуждены были уступить — послали ее на работу к другому хозяину.

— Я бы сдохла в тюрьме, а к тому не вернулась, — говорит она, и видно, что долго, долго не забудет, что воспоминания еще жгут ее обидой и кулаки сжимаются от гнева.

Им хочется скорей домой.

— Хотя теперь мы ведь уже дома, — улыбается одна из них.

Оказывается, завтра они едут.

— Хоть можно бы и пешком, — бросает одна.

— Из Германии собирались пешком уйти, а тут уж недалечко.

Но пешком они не пойдут. Они поедут домой. Большинство из них не знает, уцелел ли, существует ли еще отчий дом. Большинство из них не знает, живы ли родители, братья, сестры. Детьми похитили их из дому, а теперь они возвращаются взрослыми, пройдя сквозь огонь и кровь, сквозь ад и горе. Но теперь они очутились на своей земле, и улыбка появляется на их лицах, и в их взглядах, в их словах, в смехе оживает потерянная юность, которая снова вступает в свои права. Да, эти будут работать не у «бауэра», а у себя. На своей земле, в своем колхозе. Будут работать упорно и радостно. Глядя на них, мы видим, что их не отравило рабство: это те же веселые и храбрые советские девушки, которые сражались в рядах Красной Армии, работали на заводах, героически и неустрашимо несли бремя войны. Они сумеют строить новую жизнь, сумеют создать ее. Наученные горькой тоской на чужбине, они еще более сильно, более страстно будут любить свою землю.