Солнечная Сторона - [3]

В то утро я засыпал не так, как всегда. Сквозь сон я продолжал ощущать тепло солнечных лучей. Я спал и не спал одновременно. Я осознавал, что лежу на столе, но в голове у меня, как в настоящем сне, уже вовсю гуляли всякие несуразные мысли. Я вдруг подумал, что Солнце, растущее на большом окне-экране, захотело посетить мои сны, что это его голос мягко проворковал над моей головой. Оно по-матерински ласкало меня своими мягкими лучами, играло с образами, которые возникали в моем полудремлющем сознании, и постепенно входило в меня, заполняя собою весь мой внутренний мир.

Это я сейчас так просто все рассказываю. Все, что видишь во сне, на словах не передашь. Но в те минуты я ощущал еще и жутковатое волнение.

Я человек неверующий. Но я не могу назвать себя атеистом. Я неверующий в смысле традиционной религии. Я не верую ни в Христа, ни в Аллаха, ни в Будду и ни в какого другого общеизвестного бога. Но я не безбожник. Где-то в глубине души я держу иного — своего бога, и он близок тому божеству, какому поклонялись наши далекие предки-язычники.

Иногда я спрашиваю себя: зачем наши предки сменили веру? Кто сказал, что язычество — это признак варварства? Кто сказал, что монорелигия выше и совершеннее? Зачем надо было перепоклоняться другому — единому и обязательно единственному богу? Монорелигия пришла в Европу от азиатских народов в те времена, когда у европейцев было язычество. А ведь европейцы тогда стояли на более высокой ступени развития. Не назовешь же варварами древних греков. Скорее, наоборот: именно Восток грозил разрушением их культуре. Зачем европейцы изменили своим богам и самим себе? Ведь, если разобраться, они в душе так и остались язычниками…

Но я отвлекся. Я всего лишь хотел объяснить, почему мой бог так сильно похож на бога моих далеких предков. Мой бог — бог Солнца. Он держал долгий путь сквозь столетия по душам моих предков, передаваясь от прапрадедов к прадедам, от поколения к поколению. Он никогда не исчезал из памяти моих дедов. В церквях они молились одному, книжному богу, а в душе поклонялись другому — тому, от кого в наших суровых условиях действительно зависело, будет ли в поле урожай, будет ли в доме хлеб и будет ли в семье достаток. Ныне этот бог возродился и в моей душе. Он не мог не возродиться. Он стержень моей родословной, он — само мое бытие.

Все эти ощущения и мысли ко мне приходят, когда я смотрю на Солнце. Оно для меня не просто звезда — такая, каких несчетное число во вселенной. Для меня это — сам наш Мир, само наше Существование. Я воспринимаю его именно как Бога.

И потому, когда в том сне со мною играло Солнце, меня охватывало волнительное благоговение, перемешанное с чувством инстинктивной покорности и страха. Огромный, бездонный мир нежданным гостем вливался в мои сновидения. Я ощутил дыхание близкого божества, и это начало сковывать мои мышцы. Сквозь сон я почувствовал напрягающие их судороги. Окружающий мир обретал в моем сознании невообразимые очертания и формы. Он сначала медленно, а затем все стремительней и стремительней начал расширяться, вытягиваться и разрастаться. Меня заполняло неведомое человеческому существу ощущение — каждой клеточкой своего тела я начинал осязать масштабы бесконечности. Мне никогда не доводилось испытывать такое наяву.

И вдруг мир лопнул… словно передутый шар… Все растворилось в небытии. Исчезли сновиденческие образы — все до единого. Пробежали несколько секунд ощущения абсолютной пустоты, и вдруг… отовсюду хлынуло Солнце. Образовавшийся вакуум заполнился ярким солнечным светом.

«Солнце, — мелькнула у меня мысль. — Оно совсем рядом, я могу дотронуться до Солнца — до самого Светила!..»

Мой собеседник вдруг умолк. Он неотрывно смотрел на огонь. На его щеках играли желваки, на лбу проступила испарина. Его волнение начало передаваться мне. Я перевернул в костре подгоревшее с одного бока полено, однако сделал это так неловко, что нечаянно загасил пламя. Пришлось потрудиться раздуть его. Через некоторое время незнакомец продолжил свое повествование.

— Это были последние мои полумистические ощущения. Когда в следующий миг я действительно обнаружил себя на Солнце, все было совсем по-другому. Был ясный ум, здравые суждения, и все воспринималось настолько четко, что я до сих пор не могу назвать это сном…

Рассказчик опять остановился. Обернувшись, он откуда-то из-за спины достал сухих веток и аккуратно положил их в огонь. Коротенькой палочкой он раздвинул угли, и оттуда выплеснулись языки пламени. Я молча наблюдал за ним. Меня несколько удивило его волнение, точнее говоря, то, как оно проявлялось. Он был очень аккуратен в своих движениях и в то же время очень неосторожно обращался с огнем. Его пальцы несколько раз погружались в пламя, но он даже не вздрогнул.

— Прошлый раз вы говорили о твердом небосводе, — вдруг сменил он тему. — Вы его видели в точности таким, каким представляли его наши предки.

— Но я только одним словом обмолвился об этом небосводе… — зачем-то начал возражать я.

— Мне хватило одного слова, — не дал договорить мне незнакомец. — В вашем сознании воспроизвелась целостная картина мироздания. Человек во все времена рисовал в своем воображении картину мира — законченную, внутренне непротиворечивую. В каждой эпохе она была своя, неповторимая. Твердый небосвод не мог в вашем сне появиться сам по себе, в отрыве от других фрагментов. Вы не могли не наблюдать их во сне, хотя бы косвенно. И они во всей своей совокупности, вместе с облаками и небосводом, создали ту самую логически единую, целостную картину.