Солнечная аллея - [5]

Братец Мирьям пользовался и иными привилегиями: его никто в школе и пальцем тронуть не смел. При малейшей угрозе побоев со стороны сверстников он всегда мог рассчитывать на заступничество любого из старшеклассников, которые и сами, разумеется, его не трогали, сколько бы он ни нагличал. Словом, братишка Мирьям пользовался такой же неприкосновенностью, как и сама Мирьям.

Однажды, оказавшись совсем уж в тисках, Миха все-таки попытался привлечь внимание Мирьям к своей скромной особе.

В тиски же он угодил, когда ему «в порядке перевоспитания» поручили выступить на школьном отчетно-выборном собрании Союза свободной немецкой молодежи. Началось все с того, что его друг - приятель Марио слегка подредактировал лозунг «ПАРТИЯ — ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД РАБОЧЕГО КЛАССА», красовавшийся в школьном вестибюле на самом видном месте: он всего-навсего подсократил слово «передовой» ровно на одну букву. На него, однако, настучали, ябеда в таких делах почему то всегда находится. А Марио, к сожалению, уже давно состоял в самом черном из всех черных списков. «Еще одна такая выходка, и ты на очереди», — так или примерно так ему в последний раз заявили, хотя заловили всего лишь с сигаретой. Ну, а теперь, выходит, он был «на очереди» — что бы там то ни означало. Марио хотел поступать в институт, на худой конец, в техникум, чтобы на автомеханика обучиться, а тут вдруг ему во всей красе засветила карьера бетонщика, разнорабочего или, но это совсем уж в идеале, прессовщика. И тогда Миха, как настоящий друг, взял всю историю со злосчастной буквой «е» на себя; может, конечно, сыграло тут свою роль и то обстоятельство, что они тогда как раз балладу Шиллера «Порука» проходили. Однако вернее совсем другое предположить:

Просто очень уж Михе хотелось лаврами настоящего крутого попользоваться. А подтереть в нужном месте букву «е» на красном транспаранте — это был прикол круче некуда. К сожалению, ни Марио, ни Миха понятия не имели, что лозунг этот, оказывается, сочинил не кто-нибудь, а сам Ленин. Ну, и пошло-поехало, на шее провинившегося со всей беспощадностью начала затягиваться удавка непререкаемых педагогических оргвыводов: «кто оскорбляет Ленина — тот оскорбляет партию, кто оскорбляет партию — тот оскорбляет нашу ГДР, кто оскорбляет нашу ГДР — тот подрывает дело мира, с тем, кто подрывает дело мира, надо беспощадно бороться». А Миха, по всему выходило, оскорбил Ленина. И посему был приговорен директрисой, которая, впрочем, сама была приговорена к пожизненному наказанию в виде старомодного имени Эрдмуте вкупе с неуклюжей фамилией Лёффелинг, выступить на отчетно-выборном собрании в порядке дискуссии.

Надо сказать, что эти выступления были сущим наказанием, хоть и считались почему-то высокой честью. Почему-то выступать в порядке дискуссии никто не хотел ни за какие коврижки. Тут уж каждый выкручивался, как только мог. При этом еще ведь обязательно надо было прикинуться, что, вообще-то, ты с превеликой радостью, но, к сожалению, к сожалению, именно в этот раз по таким-то досадным причинам ну никак не можешь. «Я стесняюсь говорить, когда столько народу…» «Да мне никогда ничего путного в голову не приходит». «Из меня вообще никудышный оратор». «У меня совершенно нет времени на подготовку, мама болеет». «Так ведь я уже в прошлом году удостоился…» «Ой, я наверняка охрипну». Ну, а Михе на сей раз отговориться было нечем. Он проштрафился и обязан искупить прегрешение покаянием. Тема его выступления была такова: «О чем говорят нам сегодня цитаты классиков марксизма-ленинизма». А ведь Мирьям еще ни разу с Михой даже словом не перемолвилась! И он справедливо опасался, что если Мирьям впервые обратит на него внимание, когда он будет выступать с такой вот речугой, то он навсегда останется в ее глазах «долдоном» и «ходячей передовицей». Значит, ему обязательно надо еще до собрания как-то изловчиться и показать себя в выгодном свете.

Сроку у него оставалось ровно две недели, а за это время должна была состояться школьная дискотека. Ее всегда старались провести в первые недели учебного года, пока никто еще не успел нахватать пар — двоечников на дискотеку не пускали. По настоящего кайфа все равно не было, потому что заканчивалась дискотека уже в девять, а большой свет в школьном зале разрешали отключить лишь в последние полчаса, только тогда это хоть как-то становилось похоже на диско. И все равно Миха решил, что это единственная благоприятная возможность показаться Мирьям с выгодной стороны.

Разумеется, на самом-то деле возможность оказалась сугубо неблагоприятная. На дискотеку заявились все парни из старших классов, и у всех на уме было примерно то же, что и у Михи. Кто не пришел, так это сама Мирьям. Лишь когда Миха, Марио, Волосатик, Очкарик и Толстый от скуки уже чуть ли не все этикетки с лимонадных бутылок поотдирали, она появилась. Мирьям уселась рядом с подружкой, и обе тут же принялись трещать, как будто десять лет не виделись. Подружку за глаза называли «шрапнелью», чей-то злой язык сказанул однажды, что лицо у нее щербатое, как после шрапнельного залпа, так с тех пор и повелось. Миха точно знал: найти напарника, который позволит уговорить себя вместе с ним подойти к девчонкам и пригласить на танец Шрапнель, ему не удастся — бесполезняк, дохлый номер. Даже Марио — и тот не был готов на такое. Еще задолго до того, как Мирьям пришла и возле Шрапнели уселась, он, словно предчувствуя недоброе, так Михе и заявил: