Солнечная аллея - [16]
— Ну как?
Дядя и тут не нашелся, что ответить, но этого от него, по счастью, и не ждали.
— Нет, вы только взгляните! Нагромоздили, накрутили, не разбери поймешь чего! — укоризненно сказал пограничник. — Это же до чего надо дойти! И вот такое они там на западе производят! То ли дело мы… — И с этими словами пограничник указал западному гостю на изделие под названием комнатный радиоприемник «Фихтельберг», скромно коротавшее свой век на подоконнике посреди горшков с чахлыми, полуживыми цветами. «Фихтельберг» являл миру четыре ручки, три большие и одну поменьше, одну шкалу настройки и один динамик.
— Вот это, я понимаю, вещь! — гордо сказал пограничник. — С этим любой трудящийся без всякого труда разберется. Вот, взгляните: для включения и выключения плюс вдобавок для регулировки громкости — всего одна ручка, это ж какая экономия материала! И репродуктор туда же встроен — не то что на этой бандуре. Ее ведь без репродукторов даже не слышно! А они стоят, будьте уверены, еще столько же, и места занимают будь здоров!
Дядюшка Хайнц, который всего минуту назад видел себя исчезающим на студеных просторах Сибири, начал догадываться, что происходит какое - то недоразумение, однако вроде бы явно в его пользу: ему, предполагаемому почитателю и стороннику ГДР, демонстрируют новейшие достижения республики на техническом фронте. И он спрашивал себя: способно ли семейство Куппиш хоть когда-нибудь понять и оценить, что означают для него всякий раз вот эти поездки, это пересечение границы с подзапретными подарками, после тщательнейшей подготовки размещенными на теле в укромных местах, которые он изобретал неделями. Никто из Куппишей в жизни не испытает тех чувств, которые он, дядя Хайнц, испытывает, стоя перед гедеэровским пограничником. Разумеется, дядюшка Хайнц ни за какие коврижки не поменялся бы со своими восточными родичами местами и условиями жизни, но что они даже отдаленного представления не имеют о его каждоразовых муках при пересечении границы — это, считал дядюшка Хайнц, вопиющая несправедливость.
Пограничник тем временем все продолжал без устали расхваливать достоинства комнатного радиоприемника «Фихтельберг», однако дядя хотел уже только одного: как можно скорее выскочить из перетопленного, душного барака, где одна из плит за батареей отопления от старости и перегрева лопнула и из нее смертельной трухой сыпался на пол убийца-асбест.
— От этого бывает рак, — пролепетал дядя, указывая на плиту и приведя тем самым пограничника в еще более жизнерадостное настроение.
— Да-да, у них, бедняг, на западе кругом сплошные трудности, — проговорил он и, вдруг раззявив рот так, словно его показывают студентам-стоматологам, заорал своим товарищам. — Слыхали? У них там на западе думают, что от этого бывает рак. — Он вручил дяде Хайнцу паспорт и от всей души саданул его по плечу. — А я вот, сколько живу, ни разу раком не болел. Пока мы тут социализм строим, они там невесть чем занимаются: рака какого-то боятся или, вон, приемники делают, которые ни один нормальный человек даже включить не может. Н-е-ет, куда им против нас!
Дядюшка Хайнц кивал, всерьез подумывая на прощание по-ротфронтовски вскинуть кулак, но не рискнул: чего доброго, истолкуют как угрозу. Для него всегда оставалось загадкой, с какой стати коммунисты вместо приветствия показывают друг другу кулак.
Хайнц, конечно, мог бы расспросить об этом Сабининого очередного, который жаждал дать ей рекомендацию в партию, но тот уже перестал быть очередным. Нынешний Сабинин очередной трудился в театре простым рабочим сцены, но имел большие театральные амбиции. Он хотел стать режиссером. И хотя до режиссера ему было пока что далеко, этот подвижник кулис уже вовсю разглагольствовал о «моих актерах» и о том, что актеры — всего лишь глина у режиссера в руках. Господин Куппиш только спросил:
— Как так глина? Почему не гипс?
Когда Хайнц со своим рулетом между икрой и лодыжкой осторожно поднимался по лестнице, он чуть ли не с первого этажа слышал, как Сабина повторяет одну-единственную строчку из шекспировского «Макбета»: «Смертельных мыслей духи, измените мой женский пол…»[5] Она работала над строчкой уже двадцать минут, но поскольку проделывала это вместе со своим режиссером в ванной, интонации ее менялись соответственно сопутствующим процессам.
Почти всегда, когда дядюшка Хайнц приезжал навестить своих восточных родственников, случалось нечто, что приводило его в оторопь. Вот и на сей раз, завидев родную сестру, Хайнц просто остолбенел. Госпожа Куппиш прихорашивалась перед зеркалом, однако выглядела почему-то постаревшей разом лет на двадцать. Господин Куппиш, в очередной раз затеявший безнадежную битву с раздвижным столом, откуда-то с полу отпустил по этому поводу язвительное замечание:
— У всех жены как жены, стараются выглядеть помоложе, и только моя норовит превратиться в старуху!
Обретя наконец дар речи, дядюшка Хайнц ткнул на убийцу-асбест за плитами центрального отопления и ответил господину Куппишу:
— Радуйся, что вообще видишь ее живой, потому что такой старухой, как она выглядит, ей вовек не быть, а даже если и быть, ты-то уж точно до этого не доживешь.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.