Солнце в рукаве - [22]

Она не позволит ведьме застать ее врасплох. Будет бороться. В конце концов, добро всегда побеждает зло.

Правда, Надя вовсе не была уверена в том, что она – это «добро».

Скорее всего, она не добро и не зло, просто маленькая беззащитная девочка. Именно поэтому ее сюда и привели.

Софья Алексеевна возится у плиты. Мнет дымящуюся картошку деревянной колотушкой, сверху посыпает мелко накрошенным укропом, ставит тарелку перед Надей.

– Жри вот. Больше у меня ничего нет.

Надя робко устраивается на краешке стула. Она голодна – в животе словно надули крошечный, наполненный садняще холодным воздухом, шарик.

Софья Алексеевна наливает себе вино – темное, как кровь. Надя отводит глаза – неприятно смотреть, как старушка пьет. Сердце колотится, картошка обжигает язык. На стене она замечает черно-белую фотографию – красивая женщина в темной соломенной шляпке прижимает к груди букет полевых ромашек и застенчиво улыбается. Нянечка перехватывает ее взгляд.

– Это ваша внучка? – вежливо спрашивает Надя.

– Нет у меня никаких внучек, – резко отвечает Софья Алексеевна. – Я это, не видно, что ли?

Надя не верит. Конечно, ведьма врет, заговаривает ей зубы. Думает, что раз Наде всего пять лет, она совсем глупая и не может отличить красавицу с ромашками от сморщенной старухи с мясистым носом.

– Столько поклонников было. – От вина (или в предвкушении крови?) у нее заблестели глаза. – Генерал ухаживал один. И еще один, партийный начальник. Мне уже сорок пять тогда было, но я была очень даже… Кочевряжилась. Думала, что навечно такой останусь, раз дотянула до сорока пяти. А потом… Рак нашли. Два года по больницам бегала, потом по бабкам. Мастэктомия, четыре курса химии… В сорок пять выглядела девочкой, а в сорок восемь – почти старухой. Поправилась сильно… Такая депрессия была, жить не хотелось. Все думала, а может, я зря тому партийному начальнику отказала? Был бы у меня ребенок, все не так уныло… Но потом устроилась в детский сад и поняла, что детки такие мне на хуй не нужны. – Она басовито хохотнула и допила вино. – Все сопливые, злые какие-то… Или страшные, ни кожи, ни рожи, как вот ты… Что смотришь на меня так? Что молчишь?

– А можно еще картошки? – помявшись, попросила Надя.

Мама появляется часа через два. Не то чтобы она пьяна – так, немного навеселе. Наверное, выпила бокал шампанского. Она и сама была как шампанское – искрящаяся, с блестящими глазами и серебряным смехом. Надя бежит к ней по коридору, но спотыкается и плашмя падает на паркет. Спрятанные в рукаве маникюрные ножницы, о которых она и думать забыла, летят под ноги Софье Алексеевне. Та поднимает их, с удивлением рассматривает и бормочет: «Еще и воровка. Неудивительно, у такой-то мамаши».

Надя вскидывает взгляд, ждет, что мама вмешается, защитит.

Но мама молчит.

Она пришла не одна, за ее спиной перетаптывается какой-то незнакомый мужик в бобровой шапке. У него пышные усы, и в них блестят льдинки.

Мама и Надя идут домой, незнакомый мужик в шапке плетется за ними, на два шага позади. Мама веселая, возбужденно шепчет:

– Прости меня, малыш. Это Вадим, знакомый Нинки из бухгалтерии. Он из Ижевска, всего на два дня приехал… А она мне про него столько рассказывала. Он ювелир, представляешь?

– Мам, ты же обещала…

– Я пыталась дозвониться в детский сад, они не брали трубку.

– Но ты обещала.

– Малыш, ну не капризничай. – Мама смешно морщит нос. – Зато дома будет жаркое.

– Он что, останется ночевать? Мама, но я не хочу…

– Не дуйся. В субботу пойдем в зоопарк, получишь сахарную вату. Поспишь на раскладушке разок, ничего страшного… – И, понизив голос, добавляет: – Может, мы с тобой еще в Ижевск переедем… Ты лучше расскажи, что ты у Софьи Алексеевны делала?

– Она ведьма. – Надя смотрит под ноги, на снег.

– Глупости. – Мама хочет взъерошить ей волосы, она всегда так делает, когда дочь обижена, но сейчас на Наде шапка. И она просто проводит по шапке ладонью. – О чем вы говорили.

– А что такое мастэктомия?

– Это она тебе рассказала? – хмурится мама.

Надя кивает.

– Ведьма, – покачав головой, резюмирует мама.

Мужик в бобровой шапке глухо покашливает в усы.

Мама давным-давно выбрала себе амплуа вечного ребенка и за долгие годы вросла в него, как жирный гриб-паразит в измученное дерево. Да, именно так: она ловко паразитировала на этой самопровозглашенной детскости. Ей нравилось, чтобы жизнь танцевала вокруг жизнерадостным карнавалом, она же – беззащитная, неактивная – благодарно принимала данности.

Лет с десяти у Нади начало формироваться ощущение, что она старше мамы.

Каждое утро она вставала по будильнику, расчесывала коротко подстриженные волосы (косы, густые и блестящие, были отстрижены, когда Надя пошла в школу, – маме было лень каждое утро просыпаться раньше и возиться с ее волосами), готовила бутерброды – себе и маме и уходила в школу, оставив на столе записку: «Мамочка, не забудь выпить таблетки после завтрака».

Мама увлекалась гомеопатией. Истово лечила все то, чем на самом деле больна не была: бронхит, гастродуоденит, анемию, мерцательную аритмию.

«Женщина, вы здоровы, как конь. На вас пахать можно», – однажды сказала ей врач «Скорой помощи», которую вызвала Надя, когда после какого-то телефонного разговора (вероятно, очередной любовник дал ей отставку) мама осела по стенке, приложив ладонь к левой груди. Мама оскорбилась и с тех пор общалась только с гомеопатами и самозваными лекарями, которые охотно подкармливали ее самоидентификацию слабости.