Солнце в крови. Том первый - [44]

— Вот Меир Дизенгоф[31], — говорит мама, — а вот…

И вдруг она срывается с места и оказывается прямо перед мордами лошадей, уже тронувшихся в путь по знаку Меира Дизенгофа. Первого коня мама хватает за узду, и все шествие останавливается.

— Ты не смеешь открывать адлояду, — кричит мама человеку, растерянно глядящему на нее с высоты конского крупа. — Ты — враг рабочего движения.

Этим „врагом“ оказывается мамин идеологический противник в то время — Авраам Шапиро.

Поднимается шум. Все обступают маму, кричат.

Я растерян. Моя мама остановила всю адлояду. Вдруг она машет рукой, легко взбегает к нам и говорит:

— Мы в этом участвовать не будем. Ицхак, Рахель, марш домой».

Мать умерла, когда Ицхаку едва исполнилось шестнадцать лет.

* * *

Всю жизнь Рабин находился в тени женщин, охваченных необоримым зудом общественной, социальной и политической деятельности.

Мама Роза, Биба Идельсон, Двора Нецер, Голда Меир — эти «мамаши» рабочей партии Мапай[32], обладавшие всеми качествами, кроме женственности, оставили глубокий след в его психике. И, конечно, неизбежен был его брак с Леей Шлоссберг, обладавшей совсем иной ментальностью.

Не было в ней ни капли аскетизма, присущего вышеперечисленным особам. Как канатоходец, шел Рабин от матери, заложившей основы его характера, к жене, завершившей его формирование.

Нетрудно представить, что сказала бы мама Роза, если бы смогла увидеть устроенное Леей семейное гнездышко. Да она выскочила бы за дверь, швырнув на пол горящую спичку.

* * *

В детстве он был застенчив, болезненно самолюбив, легко уязвим. Никогда не претендовал на роль вожака в гимназии Кадури, где учился. Не любил участвовать в шалостях сверстников. Но семена честолюбия, посеянные в его душе мамой Розой, дали всходы.

Стремление к лидерству Рабин воспитал в себе благодаря матери. Ему хотелось быть первым. И он быстро нашел поле, на котором сумел выдвинуться. Учеба стала его первым полигоном. У него были способности. Он отличался прилежанием и усидчивостью. К тому же ему нравились точные науки, в особенности математика с ее строгими рядами чисел и логикой формул.

Рабин вырвался вперед, стал первым учеником. Был серьезен и подтянут. Говорил медленно, но веско. И временами в нем вспыхивали искры пламени, возвышающего человека над толпой.

Зато гуманитарные науки в грош не ставил. Книги читал редко и неохотно. Все расплывчатое, абстрактное, умозрительное отталкивало его. Аналитический ум Рабина требовал ясности, конкретности. Бессистемное, беспорядочное так и осталось чуждым его математически точной натуре.

Он хотел было стать инженером, но остановился на военной карьере. Армия привлекла его логической выверенностью своей структуры.

* * *

Сотни интервью дал Ицхак Рабин за долгие годы своей военной и политической карьеры. И почти во всех прослеживается одна закономерность. Рабин не отвечает на вопросы типа: «Что было бы, если бы…»

— Я не пускаюсь в спекуляции, — обрывает он журналистов. — Я всегда имею дело с конкретными ситуациями и занимаюсь решением конкретных проблем.

Игал Алон, командир Рабина в Пальмахе, до конца остававшийся близким ему человеком, часто повторял:

— Ицхак — прекрасный штабной офицер.

Со свойственной ему мягкостью, возможно, сам того не заметив, Алон определил границу потенциальных возможностей Рабина как руководителя.

Он действительно был прекрасным штабным офицером. Проблемы начинались, когда Рабину приходилось выходить за пределы конкретности, где он чувствовал себя раскованно и непринужденно. Оказываясь в мире абстрактных понятий, перед необходимостью творить, создавать концепции, требующие самостоятельности мышления, он терял свою силу, как Антей, поднятый над землей.

Зато когда надо было обработать факты, Рабину не было равных. Он действовал, как кухонный комбайн. Кладешь помидор, огурец, головку лука — и получаешь салат. Но сделает ли кухонный комбайн салат, если в него ничего не вложить?

Для Пальмаха Рабин был кладом. Эта организация до сих пор умиляет нас своей романтической инфантильностью, импровизаторскими аккордами. Мы склонны считать, что великие мастера играли на этом пианино, настройщиком которого был Рабин, единственный, кто вносил в Пальмах элементы порядка и дисциплины.

Алон не мог обходиться без него.

И как бы ни относиться к Рабину, нельзя забывать, что он принадлежит к тем, ставшим уже легендой людям, которые «на серебряном блюде государство еврейское нам принесли».

После Войны за Независимость Рабин остался в армии. В конце 50-х годов уже командовал округом. Предстояло выяснить, достиг ли он потолка своих возможностей или у него есть шансы получить высший командный пост.

Казалось, что шансов почти нет, и Рабин стал подумывать об отставке. Бен-Гурион относился к нему хорошо, но Даян не желал даже обсуждать со Стариком перспективы Рабина.

Начальником генерального штаба должен был стать Заро. Рабин, упаковав чемоданы, готовился отправиться в Гарвардский университет изучать бизнес.

И вдруг все изменилось. Генштаб провел учебную мобилизацию с таким рвением, что вся страна была охвачена паникой, а арабы чуть было не взялись за оружие. Бен-Гурион пришел в ярость, и Заро вылетел из армии.