Солнце сияло - [8]

— Нет, ну ты, надеюсь, не лежишь на кровати, не плюешь в потолок, а что-то предпринимаешь? — проговорила мать на другом конце провода, зазвенев голосом.

Я неизбежно ухмыльнулся про себя.

— Ни в коем случае, что ты! — сказал я в трубку.

— А твой друг — Станислав, кажется, да? — что у него?

— И он не плюет, — отозвался я, продолжая внутренне ухмыляться.

— Он как, нашел себе уже что-то? Работает?

— Нет, пока еще тоже нет.

У меня не было для нее никаких утешительных новостей. Абсолютно! Никаких!

Мать в трубке помолчала.

— Так, а что же у вас с деньгами? — спросила она потом. — Того, что ты взял… осталось у тебя еще?

— Осталось, осталось, — бодро отчитался я.

От того, чтобы попросить денег, я удержался.

— Что?! — воззрился на меня Стас с кровати, когда я вошел в комнату.

Я молча прошел к своей кровати, повалился на спину и, как он, воздел ногу на колено другой.

— Ничто! — ответил я ему уже из этого положения, глядя в потолок и прикидывая, удастся ли до него доплюнуть. Доплюнуть не удалось бы наверняка: с высокими потолками строили дома в девятнадцатом веке.

— Нет, ну что «ничто»? Кто звонил? — переспросил Стас.

— Не тот, кто нужен, — сказал я. — Готовься грабить и убивать.

Стас не успел выдать мне ответа — в коридоре раздался новый телефонный звонок. Я не слишком плотно прикрыл дверь, и звук звонка, съеденный расстоянием, достиг и нашего дальнего угла в самом конце коридорного туннеля. Меня было вновь подбросило, как на батуте, выстрелило с кровати в сторону двери, но на полпути к ней я натянул вожжи.

Судя по взвизгу ножек табурета о пол, трубку там снова сняла Лека. «Кого? — услышал я затем ее звонкий голос. — Александра?!»

«Александра» — это точно было меня.

Я снова рванул к двери, вылетел в коридор и помчал по нему.

— Вы, дядь Сань, сегодня нарасхват, — сказала Лека, протягивая мне с табуретки трубку.

Я принял трубку, помог свободной рукой Леке оказаться на полу и, забыв придать голосу респектабельное достоинство, крикнул:

— Да-да?!

— Привет, — простецки отозвалась трубка, и это была не мать, и вообще не женщина, а значит, это был он, мой земляк. — Это вы на фоно брякаете?

Брякаю на фоно! Он меня запомнил. В доме, где я встречал тот Новый год, было пианино, в какой-то момент оно привлекло чье-то внимание, все стали наигрывать на нем, кто что мог, меня тоже разобрало, и я, бросив руку на клавиатуру, выдал все, что было у меня тогда в пальцах, а в пальцах у меня тогда был Моцарт.

— Два года не брякал, — сказал я. — Родине долг отдавал.

Мой земляк понимающе хмыкнул:

— Отдали?

— С лихвой. Вот как раз есть чем поделиться. Сюжет для репортажа.

— Да-да, — не давая мне продолжить, подтвердил, что знает, о чем речь, мой земляк. — Но я, откровенно говоря, не совсем понял из того, что мне передали: чего вы хотите? Вы хотите, чтобы я этот сюжет снял?

— Ну-у, я думал… — заблеял я.

— Если вы предлагаете мне, — перебил меня мой телефонный собеседник, то я сейчас сам практически не снимаю. А если хотите вы — давайте попробуем.

— Да я бы вообще… я думал, — снова заблеял я.

Он предлагал мне то, что, я полагал, мне придется выдирать в жестокой борьбе.

— Что вы думали? — спросил меня мой собеседник.

— Нет, я с удовольствием, — быстро проговорил я.

— Тогда давайте подъезжайте, записывайте, как ехать, я закажу пропуск, — произнесла трубка.

Мне не нужно было ничего записывать, я все запомнил так.

Ворвавшись в комнату к Стасу, я схватил его за ноги и стащил с кровати на пол. Мне нужно было сделать что-то такое. Стас ругался и грозил мне, — я, однако, не отпускал его, пока хорошенько не покрутил по полу на спине.

— Ништяк, пацан! — прокричал я, наконец отпуская Стаса. — Грабеж отменяется! Переходим к честной зажиточной жизни!

О, эти дикие джунгли бесконечных останкинских коридоров! Попавши в них раз, выбраться из них уже невозможно. Они затягивают в себя, будто изумрудная болотная хлябь неосторожного путника. Они сжирают тебя с каннибальской безжалостной свирепостью. Схряпывают, словно крокодил свою жертву. Растворяют в себе, как актиния случайно заплывшего в ее невинно разверстый зев рачка.

У моего земляка была легендарная маршальская фамилия Конев. Хотя он просил произносить ее с ударением на втором слоге: Конёв. Бронислав Конёв. Мы, Конёвы, люди гражданские и ни к артиллерии, ни к кавалерии отношения не имеем, любил приговаривать он при случае. Впрочем, в жизни он отличался истинно кавалерийской лихостью. Мой сюжет он зарубил с безоговорочной решительностью — будто полоснул шашкой: «Нет, это теперь не имеет смысла. Это при коммунистах важно было — показать, какой у них бардак кругом. Теперь власть поддерживать нужно».

Я предлагал ему сделать сюжет о части, где служил. Показать, как охраняется штаб ПВО. Я же знал, как он охраняется. Последнее время я смотрел телевизор с одной целью — понять, что там требуется, и мне казалось, за мой сюжет схватятся обеими руками. Поэтому я и позволил себе, подбираясь к Конёву, напустить загадочного туману про военный объект государственного значения, про угрозу государственной безопасности. А он, получается, клюнул на того земляка двухсполовинолетней давности, что «сбрякал» в новогоднюю ночь на фоно. Однако я столько вынашивал свой сюжет, что несмотря на сабельный отказ Конёва попробовал сохранить жизнь своему детищу. Да кроме того, ничего другого предложить я не мог.