Солнце самоубийц - [68]
Музыка на веницейских водах — будь то шарманка старых добрых времен, играющая матчиш или венский вальс, гитара под чьим-то окном, скрипка из-за распахнувшихся дверей ресторана — всегда сама по себе чудо.
Даже язвенник и певец перестал дергаться, говорить глупости, погрузился в покой и блаженство.
В Венеции все — на воде.
Все встречи, свидания, сделки, измены протекают здесь под благодатной угрозой легкого заметания следов: все — в воду, и — с концами.
Призрачность, короткие миги печали с легко пробегающим солнечным днем, сладкие разочарования жизни замирают здесь бесконечной сменой, как воды у одного причала, перебираемые лучами солнца, и, кажется, бегут, а на самом деле прикованы к месту, и гондольер на канале Гранде подает Маргалит руку, и сбылась заветная мечта Кона: он плывет на гондоле по великому веницейскому каналу, и дворцы, вызубренные им в годы учебы, выстраиваются вдоль канала, один за другим опрокидываясь в воды канала, как прыгающий вниз головой купальщик, ложась на спину, поглядывая в небо, и хлопают на ветру какие-то пестрые вымпелы, ленты, флаги, придающие всему пространству ветренность и привлекательную неверность; водяной трамвай постукивает движком, а поверх легендарного моста Риальто огромный плакат по-итальянски — «Тридцать восемь работ Кандинского из советских музеев», и за этим плакатом вся фальшь взаимоотношений художника Кона с официозом изобразительного искусства в покинутой им недавно муштровой державе: там эти работы Кандинского арестованы, томятся в подвалах запасников, здесь выдаются за достижения того же советского строя. Невыносимая несправедливость этого не дает возможности тихо наслаждаться первым своим и последним пребыванием в Венеции, время которого явственно убывает с каждой минутой.
Кон просит гондольера вести ближе к берегу.
Палаццо вдоль канала Гранде мгновенно вырастают над головой нагромождениями портиков, колонн, арок, орнаментов, причальных столбов, и подобны огромным кораблям, замершим на вечном причале, но стоит задуматься, и возникает ощущение, что палаццо плывут каравеллой по каналу в адриатическую даль, выводок палаццо, как у Гом ера, приходящий в память вместе и всегда с мандельштамовской строкой — «Я список кораблей прочел до середины»… — вот они: карминный Франчетти, многопалубный солнечно-рыжий Контарини, лимонно-желтый Барбаро, цвета слоновой кости Резонико, морковный ПизаниМорета, угрюмо-праздничный с белыми колоннами Гримани, бежевый с подтеками Камерленги, прянично-белый Пезаро, шоколадный, грациозно-паутинный Ка Д’Оро, болотно-зеленый, игрушечно-игривый и элегантный Вендрамин-Лоредан с сусально-синими, увенчанными золотом причальными столбами, а в противовес этим щеголям-палаццо — целый крестный ход церквей — вишневой Мадонны дель Оро, опять же цвета слоновой кости Святого Захарии, Карминной и наконец-то красновато-охряной Санта Мария деи Фрари.
Жизнь в таком гениально выстроенном, словно бы созданном светом и водой городском пространстве всегда несет в себе пеструю праздничность, которая любую трагедию высвечивает легким фарсом, а любую суету — столь же легкой и всепрощающей печалью.
Гондола уплывает, оставив их у Понте дель'Академия, унося с собой сразу и целиком всю прелесть прогулки по воде; огромное облако грузным брюхом переваливается через мост; море, многоликое, как Протей, внезапно темнеет, хмурится: так меняется настроение у Кона, заливая сумрачным беспамятством твердь прошлого, пустоту будущего.
Резкий порыв холодного ветра, и человек, похожий на Хемингуэя, прошел мимо в наступивших на миг сумерках средь бела дня, и плащ его черный взметнулся крылом демона.
Стоящий рядом певец судорожно схватил Кона за рукав, певца явно знобит.
— Конрад, — он едва кивает в сторону исчезнувшего плаща.
Оказывается, так звали старика, прыгнувшего с кампаниллы Джотто, и был он похож на прошедшего. Комично перекликается с фамилией Кона имя Конрад.
Хлестнул дождь, и они бегут втроем по улице Терра Фоскарини в сторону церкви Иезуитов, кораблем уплывающей по каналу Джуддека в сторону острова Джуддека, и имя это из донных глубин Дантова Ада кажется здесь легкомысленным в забвенном и плоском акватории.
Дождь усиливается.
В почти пустой церкви Иезуитов запах старых книг, дух Тьеполо в замершем в красках коленопреклоненном святом Доминике, кафедральный мрак, принесший вдруг уже, казалось бы, изведенный Коном слабый, взвешенный в слуховых извилинах гул, голоса людей из прошлого, доносящиеся неразличимой и потому особенно невыносимой исповедью, как сквозь слой воды, которой в Венеции с лихвой.
Казалось, Кон далеко-далече сбежал равно от скулежа переселений и от мегаломании, объясняющей его отъезд необходимостью кому-то (конечно же, Кону) слышать смертельный гул Истории.
Но в этой церкви, осененной, вероятно, черными крыльями иезуитов, летучие мыши, уснувшие в душном сумраке души, зашевелились.
Может это нанесли чайки, крикливо мелькнувшие в проемах церковных высот, пахнуло черной меланхолией первых римских ночей, качнулось пространство, чуть не задохнулся, показалось, кто-то повернулся в исповедальной будке, и Кон ухватился за голос певца, как за спасение.
Сказка для детей старшего дошкольного и младшего школьного возраста.
Судьба этого романа – первого опыта автора в прозе – необычна, хотя и неудивительна, ибо отражает изломы времени, которые казались недвижными и непреодолимыми.Перед выездом в Израиль автор, находясь, как подобает пишущему человеку, в нервном напряжении и рассеянности мысли, отдал на хранение до лучших времен рукопись кому-то из надежных знакомых, почти тут же запамятовав – кому. В смутном сознании предотъездной суеты просто выпало из памяти автора, кому он передал на хранение свой первый «роман юности» – «Над краем кратера».В июне 2008 года автор представлял Израиль на книжной ярмарке в Одессе, городе, с которым связано много воспоминаний.
Крупнейший современный израильский романист Эфраим Баух пишет на русском языке.Энциклопедист, глубочайший знаток истории Израиля, мастер точного слова, выражает свои сокровенные мысли в жанре эссе.Небольшая по объему книга – пронзительный рассказ писателя о Палестине, Израиле, о времени и о себе.
Роман Эфраима Бауха — редчайшая в мировой литературе попытка художественного воплощения образа самого великого из Пророков Израиля — Моисея (Моше).Писатель-философ, в совершенстве владеющий ивритом, знаток и исследователь Книг, равно Священных для всех мировых религий, рисует живой образ человека, по воле Всевышнего взявший на себя великую миссию. Человека, единственного из смертных напрямую соприкасавшегося с Богом.Роман, необычайно популярный на всем русскоязычном пространстве, теперь выходит в цифровом формате.
Роман крупнейшего современного израильского писателя Эфраима(Ефрема) Бауха «Оклик» написан в начале 80-х. Но книга не потеряла свою актуальность и в наше время. Более того, спустя время, болевые точки романа еще более обнажились. Мастерски выписанный сюжет, узнаваемые персонажи и прекрасный русский язык сразу же сделали роман бестселлером в Израиле. А экземпляры, случайно попавшие в тогда еще СССР, уходили в самиздат. Роман выдержал несколько изданий на иврите в авторском переводе.
Новый роман крупнейшего современного писателя, живущего в Израиле, Эфраима Бауха, посвящен Фридриху Ницше.Писатель связан с темой Ницше еще с времен кишиневской юности, когда он нашел среди бумаг погибшего на фронте отца потрепанные издания запрещенного советской властью философа.Роман написан от первого лица, что отличает его от общего потока «ницшеаны».Ницше вспоминает собственную жизнь, пребывая в Йенском сумасшедшем доме. Особое место занимает отношение Ницше к Ветхому Завету, взятому Христианством из Священного писания евреев.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.