Солнце над школой - [47]

Следователь стал потирать лысину совсем как Петр Семенович, а потом спросил у старика:

— Вы подтверждаете сказанное Громовым?

— Не знаю. Не помню. Но если я действительно был у них на квартире, то все равно тогда он говорил другое, не то, что сейчас. А за ложные показания полагается тюрьма, гражданин следователь, — поучающе закончил старик.

У него были страшные глаза — пустые, бездонные и очень злые. Мне стало опять не по себе, и я подумал: «Неужели меня посадят в тюрьму? — Но сейчас же решил: — Все равно, но только не врать, только не врать…»

— Так и запишем. — Следователь взял ручку. — Больше ты ничего не скажешь? (Я отрицательно помотал головой.) И ни одного человека из этих ты не знаешь? Посмотри еще раз. Как следует.

Ни парня в лыжном костюме, ни женщины я не знал. Паренек в бобриковом пальто, что сидел рядом со стариком, отвернулся. Но я все-таки видел его и был твердо убежден, что где-то встречался с ним. Но кто он — сказать не мог. Старик не сводил с меня своих пустых, бесцветных глаз, и я опять почувствовал, как во рту все пересыхает.

Следователь приказал:

— Ну что ж… садись, посиди.

— Где? — с ужасом спросил я.

— А вот там… — И следователь показал на стул, что стоял рядом с парнем в бобриковом пальто.

В ту минуту мне стало понятно, что и меня теперь заберут в тюрьму, потому что я тоже преступник. Старик был прав. Я даже не знаю, как дошел до стула, как сел. В это время следователь снял трубку с телефонного аппарата и коротко приказал:

— Следующего.

Потом он стал рассматривать бумаги, изредка поглядывая то на одного, то на другого из нас. В комнате было очень тихо. Зазвонил телефон, следователь сказал в трубку «да» и прислушался к тому, что ему говорят. Я услышал, как мой сосед, паренек в бобриковом пальто, сквозь зубы прошептал:

— Ты молчи! Иначе — в камере прибьем.

Только тогда я понял, как промахнулся, сказав, что знаю старика.

Я, наверное, очень побледнел — это всегда со мной бывает, когда случаются какие-нибудь неприятности. По коже пробежал озноб. Следователь все слушал, что ему говорили по телефону, вертел карандашик и кивал головой.

Парень опять прошипел:

— На все отвечай — «не знаю». А за старика мы еще получим.

Знакомое словцо сразу напомнило мне и голос парня. Но где я его слышал — не знал. Да в ту минуту это было и неважно. Я понял, что пропал, что мне теперь нет пути назад и в тюрьме меня прибьют за то, что я выдал старика. Мне нужно было спасать свою жизнь. Но как?

Широкоплечий парень в бобриковом пальто подсказывал: нужно молчать.

И я уже почти решил молчать, но вдруг вспомнил отца и подумал: «Неужели он, если бы ему грозили враги, испугался? Нет! Он выполнил свой долг. Так неужели я струшу? Нет! Пусть меня ждет что угодно, а я буду говорить правду».

И я тоже, не открывая рта, не поворачивая головы, сквозь зубы ответил пареньку:

— Пошел к черту!

Сказал как будто очень тихо, но все обернулись и посмотрели на меня. Старик и двое парней — ненавидяще, женщина — с сожалением, один из незнакомых мне ребят — весело, поощрительно.

Следователь, прикрыв рукой трубку, строго приказал:

— Не разговаривать!

В это время в комнату вошли милиционер и Саша Петренко.

Он даже не вошел, а как бы вполз, точно нес на себе что-то очень тяжелое: ноги согнуты в коленях, голова и плечи опущены, руки висят как неживые.

Следователь положил трубку и после короткого допроса — имя, фамилия — и предупреждения, что нужно говорить правду, спросил:

— А теперь посмотри, кого ты тут знаешь?

Саша повернулся и слегка попятился — вернее, откинулся назад и сдавленно крикнул:

— Никого не знаю! Я совсем ничего не знаю! И не видел никого!

Это было удивительно. Выходило, что он не знает даже меня. Следователь усмехнулся:

— Так-таки никого и не знаешь?

— Не знаю! — покачал головой Саша. — Никого не знаю. Не видел.

Он все еще стоял, откинувшись назад. Взгляд его, такой же грустный, обреченный, как и весь вид, был обращен на моего соседа. Парень тоже не сводил с Чесныка горящих, будто гипнотизирующих прищуренных глаз.

Вдруг он слегка нагнулся вперед — хищно и решительно. И тут я вспомнил, где его видел. Это был один из тех ребят, которые вместе с Чесныком «получали» с меня возле манежа. Это он отбирал у меня деньги. Только тогда он был с челочкой, а теперь, стриженый, казался другим. Чеснык и тогда его боялся. Я хотел было встать и сказать, что я знаю своего соседа, но следователь, слегка издеваясь, спросил:

— Значит, Петренко, ты так струсил, что у тебя даже память отшибло? Ну что ж… Посиди, отдохни. — И он рукой показал на стулья.

Саша, как лунатик, прошел через комнату и сел возле меня.

Я искоса посмотрел на него. Он был весь в поту и страшно бледен. Даже ухо было совсем белым. Дышал он тяжело, и лицо передергивалось. Мне стало очень жалко его, и я тихонько подвинул руку так, чтобы этого не заметил следователь, и тронул Сашу за пальто. Он вздрогнул и посмотрел на меня. Потом покачал головой и прошептал:

— Теперь я пропал.

А меня уже ничего не пугало. Какой-то чертик так и прыгал в груди, и все уже казалось не страшным. Я шепнул:

— Не трусь. Говори всю правду.

Саша в ответ только вздохнул.