Солнце над школой - [29]

Вот так Луна и стала старостой.

Из школы нас шло не четверо, как в прошлый раз, а уже человек десять. И мальчишки и девчонки так и кружились вокруг спокойной и даже печальной Али. Несмотря на то что мне очень хотелось подойти к Луне, я пошел в сторонке. Юра заметил это и спросил:

— Ты что ж? Не рад, что Альку выбрали старостой?

— Нет, почему же… — вздохнул я.

— А почему же ты грустный?

— Я не грустный, я просто думаю. — Мне не хотелось рассказывать даже ему, что у меня на сердце.

Как-то почти незаметно я отстал, а потом свернул в переулок и остался один. Зажигались первые звезды. Было холодно и сыро. Вовсю звенели трамваи, и издалека доносилась радиопередача. Люди шли гулять на главную улицу, шли в кино и в театр.

В переулке было шумно и весело, а я вздыхал все чаще и чаще. И, наконец, по-настоящему задумался вот над чем: почему Дмитрий Алексеевич так смело признал свои ошибки? Почему он не боится сказать, что плохо и что хорошо? Может быть, потому, что он — коммунист? И почему мы, ребята, стараемся выкрутиться, вывернуться, постоянно что-нибудь да скрываем? Может быть, потому, что забываем, что мы — пионеры?

И я решил: будь что будет, а врать больше не стану.

Глава 18. „Во всяком деле талант нужен“

Прошло несколько спокойных дней. Как всегда, с утра я ходил на базар, оставляя дома на столе счет и сдачу, и даже уроки приучился готовить сразу, не откладывая. Да и делать, кроме уроков, было нечего — осень затянулась. Иногда днем еще сияло солнце, а вечерами всходила огромная холодная луна. Но потому, что на новой квартире у меня не было еще настоящих товарищей, даже в такие отличные вечера не хотелось ходить гулять. Я оставался дома и читал.

Мама стала посматривать на меня искоса и часто клала руку на мой лоб:

— Мне кажется, что у тебя температура…

— Нет у меня температуры! — почему-то начинал злиться я и мотал головой, чтобы она убрала руку.

— Нужно сходить с тобой к врачу — мне кажется, что у тебя малокровие.

— Нет у меня никакого малокровия!

— Странно… Почему же ты не ходишь гулять?

— Не хочу я гулять — вот и не хожу!

— Совершенно тебя не понимаю, — растерянно говорила мать.

Ну чем я мог ей помочь, если сам себя не понимал толком! Мне действительно не хотелось гулять, и меня по-настоящему никто, кроме некоторых школьных товарищей, не интересовал.

Как раз в это время в школе меня не вызывали, и только по литературе я заработал пятерку. Теперь у меня по этому предмету две двойки, четверка и две пятерки. За четверть тройка обеспечена.

Настроение почему-то стало хорошим, и на переменке мы затеяли «рубку лозы». Вдруг Алька начала кричать на меня, что я организую дурацкие игры. Мы очень удивились, потому что «рубка лозы» никогда не считалась у нас дурацкой игрой. В конце концов ребята поругались с Луной.

Она ехидно спросила:

— Что же это получается? Пионерские галстуки надели, а хулиганите еще больше!

И верно! Когда я осмотрелся, то увидел, что большинство ребят в пионерских галстуках. От этого они казались праздничными, торжественными, и я понял, почему настроение у всех было очень хорошим, и ничего не было удивительного в том, что мы решили поиграть. Но Аля это настроение испортила: играть стало как-то неудобно.

Юра Грабин вздохнул и протянул:

— Кажется, мы обещали поддерживать своего старосту… — Он подошел ко мне, вздохнул еще печальней и, скорчив гримасу, закончил: — К сожалению.

Глядя на Юрку, я не мог не засмеяться. Луна вдруг покраснела, передернула плечиками и, круто повернувшись, ушла в класс.

— Кстати, — спросил Юра, — как ее называть: старостой или старостихой?

Ребята начали смеяться, но мне почему-то было не смешно.

После третьей переменки я немного задержался возле парты Нецветайло, и Аля опять закричала:

— Громов! Когда ты начнешь исправляться?

— Воспитывает… — иронически скривив губы, вставил Марков.

И я не сумел ему ответить.

Два последних урока был труд, и мы пошли в слесарную мастерскую.

В мастерской очень чисто, светло и просторно. Слева и прямо перед входом вдоль стен, под большими окнами — обитые железом верстаки, а к ним привинчены тиски. Возле колонн, разделяющих помещение пополам, — два сверлильных станка. За ними — возле третьей, глухой стены — точило.

Инструктор Петр Семенович — толстый, здоровый и лысый — сразу же объяснил, что тиски, похожие на букву «У», — кузнечные (видно, Иван Харитонович правду говорил, что настоящие кузнецы получше слесарей, потому что для них и слесарное дело — раз плюнуть…), а другие, похожие на мясорубку, — слесарные. Понятно, что все постарались занять кузнечные тиски.

Петр Семенович сразу показал нам инструмент — молоток и зубило, объяснил, для чего они служат, как их сберегают и готовят к работе, и тут же заставил записать их размеры. А потом говорит:

— Скоро зима, ребята. Большинство из нас катается на коньках. Так вот, давайте делать пластинки для коньков.

— Ну-у, интерес!.. — протянул Юра. — Кто ж теперь на пластинках катается?

И правда, у большинства ребят коньки приклепаны прямо к ботинкам.

— Вот и плохо, — серьезно сказал Петр Семенович. — Ведь на таких коньках катаются только те, у кого денег много и кому делать нечего.