Солнце над Бабатагом - [37]

— Да. Вот брат, какие дела, — сказал Афанасьев.

— Ну, все у тебя? — спросил он, помолчав.

Иван Ильич неожиданно для себя покраснел.

— Нет, есть кое-что, — сказал он, прокашлявшись.

— Деньги нужны? — догадался завхоз.

— Нужны, Григорий Петрович. Хочу френч перешить. Обносился.

— Эх, деньги, денежки, деньжонки, — вздохнул Афанасьев. Он побарабанил по столу короткими толстыми пальцами. — Сколько тебе?

— Рублей сто.

— Дам! — решительно заявил Афанасьев. — Тебе из последних дам, товарищ Ладыгин, потому что ты порядочный человек. Давай, брат, пиши заявление.

А пока Ладыгин писал, он слазил в шкафчик, достал бутылку и, прицелившись глазом, посмотрел ее на свет. Потом он с трудом выжал из бутылки с полрюмки портвейна.

— На, хвати! От малярии первое средство. Разрази ее гром! — Он придержал рюмку и с сомнением посмотрел на Ладыгина. — А ты не запьянеешь? Смотри, брат! А то еще скажут: завхоз, мол, напоил.

Усмехнувшись про себя, Иван Ильич выпил налитый портвейн.

— Ну, давай, твое заявление, я резолюцию наложу… Только вот какое дело: если надумал что перешивать, так перешивай скорее.

— Почему?

— Это пока между нами. Дня через три бригада уходит в пески. — Афанасьев повернулся на стуле и крикнул Терешко.

— Что прикажете? — спросил писарь.

— Пошли сюда казначея, пусть захватит сто рублей. А потом побрызгай пол. Дышать нечем. Эка жарища какая!..

Покончив с делами, Ладыгин пересек наискось казарменный плац и зашел в эскадронную канцелярию.

— Уже успел?! — радостно удивился он, увидев, что одринарец Крутуха хлопочет у кипящего самовара. — Добре! Где же ты его нашел? — спросил Ладыгин, оглядываясь на находившихся в комнате Ильвачева и Вихрова.

— У ветврача отобрал, — мрачно сказал ординарец. — Он его со склада взял, когда-сь мы в гарнизоне стояли. По-моему так, коли взял, так и скажи. А то отдавать не хотел. Мой, говорит. Вишь, какой хозяин нашелся? А у кого-сь, кроме нас, в полку еще есть самовары? И подивитесь: мы три года пользовались — и ничего, а он месяц у себя подержал — и бок помял… Еще смеялся — чайханщиком меня обзывал, кабан гладкий!

— Ну добре, — сказал Ладыгин, любовно, как старого друга, оглядывая самовар, с которым не расставался с начала гражданской войны. — Пригласи старшину чай пить.

Ворча что-то, Крутуха вышел из канцелярии.

— Садитесь товарищи, — предложил Иван Ильич. Он заварил чай и с наслаждением потянул носом крепкий душистый запах.

Дверь стукнула. Вошел Харламов.

— По вашему приказанию, товарищ комзск! — сказал он, вытягиваясь.

— Садись, Степан Петрович. Будем чай пить.

Харламов с выражением удовольствия на загорелом лице подсел к самовару.

— Ну, как у тебя? — спросил Ладыгин.

— Все в порядке. Только вот старики наши чего-то поспорили, — сказал Харламов, подвигая себе железную кружку и откусывая белыми ровными зубами маленький кусочек сахару.

— Не понимаю, что они за народ? То надышаться друг на друга не могут, то ругаются, — подхватил Ильвачев. — И всегда Кузьмич начинает.

— Я так полагаю про себя, — сказал Харламов, — что у товарища доктора, стало быть, характер такой.

Они помолчали.

— Ну, что в штабе слышно? — спросил Ильвачев, поднимая глаза на Ладыгина.

— Командование на штабном партийном собрании. Только одного завхоза видел, — И Ладыгин рассказал о неудачном рейде второй бригады.

— Ну, Вихров, погибнуть бы и тебе, если бы не тот житель, который тогда в гарнизон прискакал, — заметил Ильвачев.

В дверь постучали.

— Войдите! — сказал Ладыгин.

В канцелярию вошли два человека с чемоданами в руках. Вошедший первым, совсем молоденький, с темно-карими живыми глазами на тонком, как у девушки, красивом лице, спросил, кто командир эскадрона.

— Я командир, — сказал Ладыгин.

Тогда тот отрекомендовался командиром взвода Кондратенко.

Вихров с любопытством и симпатией посмотрел на молодого командира. Новое обмундирование, поскрипывавшее кожей снаряжение, некоторая застенчивость и неловкость движений — все изобличало в нем новичка, только что выпущенного с командных курсов.

Вслед за ним представился другой командир. Это был высокий рыжеватый человек с большим белым шрамом на длинном лице.

— Простите, не расслышал: как ваша фамилия? — спросил Ладыгин.

— Кастрыко, — сильным, звучным голосом сказал командир.

— Вы что, тоже украинец?

— Никак нет, товарищ командир эскадрона, — сказал Кастрыко с достоинством, отчетливо выговаривая каждое слово. — Я — терский казак.

— Добре. Вы что, с одних курсов?

— Никак нет. Я из госпиталя. Мы с ним, — Кастрыко кивнул на Кондратенко, — встретились в Ташкенте, в штабе Туркфронта.

— Нас много приехало, товарищ командир эскадрона, — весело и почему-то краснея подхватил Кондратенко. — Семнадцать человек.

— Кто вас направил ко мне?

— Командир полка.

— А разве он в штабе?

— Так точно. Только пришел.

Иван Ильич доброжелательно оглядел командиров и предложил им попить с ним чаю. Кондратенко сначала стал отказываться, заявив, что он сыт и ничего не хочет. Зато Кастрыко, видимо бывалый человек, молча поклонившись, тут же присел к столу.

За чаем Иван Ильич познакомил прибывших с порядками в эскадроне и, взглянув на часы, сказал, что сегодня уже поздно вступать им в командование взводами, а сделать это нужно будет завтра после утренней уборки лошадей.