Солнце — крутой бог - [11]
И тоска сжимает мне сердце.
Наверное, тот чувак здорово одинок.
Так же одинок, как черепаха, которая двести лет плывет через море и не знает, доплывет ли она когда-нибудь до берега.
Через несколько лет я могу стать таким же, как он.
Дурацкая мысль. Но я не могу от нее отделаться.
Никто не ведет себя как он, особенно если не чувствует себя по-настоящему одиноким.
От этой мысли день не становится светлее.
Он просто бредет своим чередом.
В двух словах о моей сегодняшней работе. Я привожу пакет не туда, но успеваю вовремя его забрать.
Ступени дня, по которым я карабкаюсь, совсем прогнили. Они скрипят и ведут только наверх, Я топчусь в своих воздушных замках и не могу сдвинуться с места. Асфальт превратился в зыбучий песок. Говорят, если осторожно вытянуть из песка одну ногу за другой и лечь на спину, песок не сможет тебя поглотить, даже зыбучий. Мысленно я так и делаю. Вытаскиваю ноги и ложусь на спину. Но мне это не помогает. Я погружаюсь в день, словно в воду. Погружаюсь на самое дно, и все кругом становится нечетким. Зыбучий песок времени затягивает меня в самый тупой и бестолковый день в моей жизни. Вчерашняя приподнятость заперта в морозильнике. Чувак на крыше элеватора маячит у меня перед глазами, как смазанная картина. А я весь в синяках и царапинах тащусь после работы домой.
Ставлю варить обед и заглядываю в свой список. И думаю: пора начинать, Адам. Только ты можешь это сделать.
Я с отвращением разглядываю свои ноги и думаю, что надо выбрать что-нибудь из середины списка. Случайно мой указательный палец останавливается на словах «Не на шутку облажаться». Вот что мне подходит как нельзя лучше. Но серьезно облажаться — тоже искусство. Это не для маменькиных сынков. Я слышал, что только как следует облажавшись, человек может чему-то научиться. На победах не учатся. Другое дело — на поражениях… И, наблюдая, как кипит картошка и лук с тефтелями шипят на сковороде, я спрашиваю себя, какую подлянку я должен себе устроить, чтобы хорошо выполнить это условие.
Каролина.
Вот о ком я подумал тогда в первую очередь.
Каролина-Дриттелина-Кошмарина.
Надо написать ей письмо!
Да! Кажется, я придумал как раз то, что нужно.
Я напишу ей. Ей и Каролинам всего мира. Письмо, в котором буду пресмыкаться. Унижусь horrible [8]. Письмо, которое будет низким и беспредельно тупым и в котором я выверну себя наизнанку. Это будет что-то вроде дневника.
Признаюсь, как горячо я ее люблю. И как мне ее не хватает. И что я готов отдать все, лишь бы вернуть ее.
YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! YES BABY! — гогочу я про себя, царапая свое послание. Ради забавы я вывожу буквы самым детским почерком, на какой способен, и делаю несколько идиотских ошибок.
После такого уже невозможно остаться прежним Адамом.
На его возвращение надежд не больше, чем на возвращение снежка из пекла.
Это все равно что выжечь рану, нанесенную мне паяльной лампой Каролины.
Каролина…
Все-таки мне ее не хватает.
Так не хватает, что хочется выть и засунуть голову в микроволновку.
Конечно, я мог бы не отправлять ей это письмо.
Оно такое идиотское, что она от души порадуется, что порвала со мной.
Улыбающийся чертик незаметно прилетает на крышу элеватора и садится мне на плечо. «Письмо забавное, но отправлять его не стоит, — говорит он. — Не исключено, что тебе захочется вернуть ее обратно». Но ведь в том-то и дело, что мне уже сейчас хочется ее вернуть. И это правда. Хотя, с другой стороны, я не хочу, чтобы она вернулась. И это тоже правда.
Чтобы избавиться от искушения, я лечу стрелой к почтовому ящику и опускаю в него свое письмо. Путь назад отрезан. Чтобы расставить точки над i, я не пишу адреса отправителя и не наклеиваю почтовой марки. Ко всему прочему Каролина разъярится — ведь ей придется выложить деньги за такую тупую галиматью.
Дурак Адам.
Безмозглый Адам.
Шальной Адам.
И дальше в таком же роде. Я даю себе оплеуху, наказывая за собственный идиотизм. И жить становится легче.
Тем временем тефтели стали похожи на угли для гриля. Я соскребаю самые подгоревшие места, от души посыпаю их перцем чили и называю свое блюдо «Горячими угольками». Картофель сверху тоже приобрел сомнительный цвет. Но мои родственники за день столько всего пережили и так наболтались, что сейчас бесконечно любят друг друга. Все относятся с юмором даже к тому, что папаша, у которого вид человека, получившего налоговую декларацию с цифрой вдвое больше той, на которую он рассчитывал, начинает петь. Нужно ли говорить, что папаша поет из «Пера Гюнта»?
Его живот почти лежит на тарелке, а он отбивает такт, постукивая по столу.
Потом Пер травит матушке Осе о своей невероятной поездке верхом на олене по гребню холма, по обе стороны которого зияют пропасти. На этот раз пьеса зажигает меня. Папаша сумел вдохнуть жизнь в эту замшелую драму. В текст, который мы сто раз проходили в школе и который всем надоел до тошноты. Но папаша на наших глазах превращается в этого чокнутого Пера Гюнта.
