Солнце красно поутру... - [56]

Чем дальше браконьер отходил, тем быстрее и увереннее были его шаги.

У заливчика в черемухах поставил бидоны, снял и положил на землю, чтобы не мешалось, ружье. Кряхтя и натужась, столкнул в воду лодку. Опять прислушался. Спокойно кругом. Хриплым, злорадным шепотом протянул:

— Получите у меня мяска, законники! Видали мы таких! Сперва поищите ето мяско! Хе-хе!..

Переставляя в лодку бидоны, Елькин поскользнулся, уронил один на дно. Бум! — грохнуло в тихой ночи. Елькин прижался к борту. Но все обошлось. Успокоился, опять направился к избушке.

Вторым заходом браконьер тащил сети и мешок с рыбой. Мешок свалился с плеча, свинцовые грузила сетей били по ногам. Елькин поудобнее взял ношу, прибавил шагу.

Но вот и лодка, можно передохнуть. Достал папиросу, зажег в ладонях огонек, запыхал жадными затяжками. С опаской осмотрелся.

Точно подкравшись, вышла из-за тучи над лесом луна. Зацепилась спелым боком за длинную голую суковину и повисла, засияла на ней, будто огромный желтый фонарь на ночной улице.

— Тьфу ты, пропасть, — выругался Елькин, отодвигаясь в тень.

Он затоптал окурок, наклонился к сетям и…

— Куда собрался?

Браконьер грузно осел на борт.

Евсей Васильевич выступил из зарослей.

— А ну обратно!

— Опять… ты! — Елькин задохнулся от ярости, сграбастал под ногами ружье, щелкнул затвором. — Убирайся, хрыч! Согрешу!

Евсей Васильевич шагнул вперед.

— Ты… ты что, стерьва, жить не хочешь? — взревел Елькин и, пятясь, переступил в лодку.

Евсей Васильевич шел на браконьера. Елькин одним прыжком вымахнул к черемухам, вскинул ружье.

— Не подходи-и! Не толкай на смертоубийство!

Елькин пятился до тех пор, пока не уперся в частокол черемушника. Взблескивающий в лунном свете ствол берданки зловеще покачивался в его руках, глаза лихорадочно посверкивали.

И когда Евсей Васильевич подошел к нему совсем близко, Елькин надавил на спусковой крючок.

— Вот те!.. — рявкнул он и, безумея, прикусил язык: из сизой пелены порохового дыма на него все так же неотвратимо надвигался могучий старик.

— Дай сюда ружье! — потребовал он.

8

К отъезду все было готово. Хорошо отдохнувший Ретивый нетерпеливо перебирал ногами и звякал удилами в зубах. На дно короба погрузили бочки с мясом и рыбой, бидоны с салом, сложили мешки, сети. Сверху все это завалили мхом.

Елькин сидел на пеньке и отрешенно ковырял носком сапога землю. Сидел и, наверное, думал: «Вот влип так влип! И удрать нельзя. Что толку, все равно теперь найдут. Сам, балда, выдал себя, сказал фамилию. Да кто знал, что так обернется?..»

Дед перетянул воз ремнями, пристроил в передок рюкзаки, ружья. Мы тем временем вымели избушку, оставили в ней весь запас сухарей, спички, нарубили дров. Дверь снаружи приперли плахой. Кто знает, теперь, может быть, люди сюда не наведаются до весны.

— Ну вот, поохотились, и будет, — сказал Евсей Васильевич. — Садись давай, Елькин, в карету.

Елькин — уже который раз за утро — взмолился:

— Отпустите, милосердные, богом прошу! Бес меня попутал, теперича век ружье не возьму!

— Бес-то бесом, да ты и сам не промах, — сухо отрезал Евсей Васильевич.

Елькин встал и понуро побрел к телеге. Долго устраивался на мху, а когда сел, вдруг резко повернулся к Евсею Васильевичу:

— Как же я тебя не ухлопал ночесь, стерьва?

Вместо ответа дед достал из кармана картечь из разряженного патрона и высыпал ее Елькину на колени…

— Гоп, Ретивый! — весело крикнул Сунай, и телега дробно застучала колесами по выбитым корням.

ЛЕСНАЯ ПОВЕСТЬ

ОСЕНЬ

Гон лосей

Был месяц сентябрь. Осень входила в силу. Еще с августа зазолотила она березовые перелески, зарумянила осинники на болотах. Вянут травы, меркнут туманные дали.

Неброски, печальны осенние пейзажи. Светлой прожелтью испятнаны склоны гор. В оголенных лесах там и тут кострами пылают рябины. Лиловая высь уже не ласкает глаза лучезарной светлынью. Безбрежное небо будто притухло и стрелами перистых облаков указывает путь холодным ветрам к далекому югу.

Тихо днями в лесу. Сонливая темь царит под каждым деревом. Сторожкими стали звери в поредевших урманах. В стаи сбивается птичья молодь и под водительством старых испытывает крылья в пробных полетах.

Дни убывают. Близится время осеннего равноденствия. Темные ночи жгут в небе пожарища звезд. Первые заморозки коробят пашню. Студеный воздух чутко ловит лесные шорохи. Полевка прошуршит травой — далеко слышно.

Каждый день меняет осень свои наряды. И зелень у нее, и золото, и кумач, и радужный блеск бриллиантов на стылых травах…

Но вот уж и блекнут осенние краски. Насупилось, совсем потемнело небо. Зашумел встревоженный ветром лес. Редеют густые березняки, будто гребнем вычесывают их. Тучи падающей листвы! И вот уже нет светлых пятен на склонах гор, нежно-палевые и шоколадные оттенки растеклись меж хвойного темнолесья.

Все больше крепчает ветер. Стремительными порывами налетает он на свинцовую зыбь озер, завивает белые бурунчики на гребнях волн. Совсем померкли короткие дни. К югу потянули первые стаи птиц.

По лесной дороге идут женщины. Лукошки, корзины, ведра у них полны грибами. Уставшие, но веселые, тараторят они без умолку. Неожиданно доносится до них далекий, протяжный звук, похожий на стон. Женщины останавливаются и, спустив платки на шею, настороженно слушают…