Солнце и свет - [2]
Там, в прошлом, вечернее солнце грозно косилось на жёлтую городскую стену. Ворота на мосту Ариарана стояли настежь — люди стремились покинуть город. Многие — страну. Для этого они согласны были проплыть ночью по коварной реке Вэй, пробраться по смрадному лабиринту канализации или пройти мимо отряда Немо, мимо телеги и мух. Телега наполовину загородила ворота, и отряд контролировал узкий перешеек. Мухи сонно и сыто вились над мёртвою плотью. Джонни Конгрэйв, широко известный под кличкой Немо, присел на корточки у кленовых носилок. Рядом на коленях дрожали носильщики-рабы.
— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, — весело пропел Немо. — Кто не спрятался, я не виноват!
И он отбросил полог лезвием сабли. В носилках обнаружился Джексон Дэйн. Тихий, бледный, золотоглазый, снедаемый болезнью Джек… Джонни осклабился и убрал оружие в ножны. Джек для него опасности не представлял.
— А! Твоё божественное величество! — воскликнул Джонни. — Заждались мы тебя, дорогой. Вон там целая куча твоих друзей, и все они тебя ждут.
И он указал через плечо туда, где мухи вились над телегой, полной изуродованных тел. Мухи ползали по остекленевшим глазам мёртвых голов, которые Немо аккуратно уложил по краям телеги, так, чтобы наружу смотрел ряд испепелённых ужасом лиц. Мухи заглядывали в отверстые рты, жужжали в ушных раковинах и ноздрях. Джонни ласково улыбнулся. Джек судорожно вздохнул и вытащил из-под подушки золотой браслет с чудными мелкими изумрудами.
— Отпусти меня, а? — сказал он.
Джонни залюбовался браслетом. Эта вещь была горной работы. Невыносимо древняя, она совсем не выглядела старой. В тёплом вечернем свете золото и камни излучали тепло, радость, жизнь. Что ж… Босс не только не давал приказа убить Джека — наоборот, он полусформулировал желание припугнуть строптивца и отпустить куда тот пожелает. Иначе Джонни не посмотрел бы на браслет.
Он взял у Джека украшение и сунул за пазуху.
— Пойдёт, — сказал он. — Ещё есть?
И он начал обыскивать носилки, говоря:
— Почему бы тебе не сделать того, что требует Босс? Ты знаешь, что для всего этого есть причины. Что тут страшного-то, а, Джек? Ну какой с тебя жрец? У тебя ещё борода не растёт!
И он провёл указательным пальцем по гладким бледным щекам юноши. Джеку Дэйну было семнадцать лет. Немо было двадцать три, и эти шесть лет разницы разделяли их сильнее, чем партийная вражда, чем политические связи и Джекова речная лихорадка. Нобили Патрии предпочитали не болеть напоказ. Чем больше горной крови течёт в твоих жилах, тем менее ты подвержен плебейским телесным напастям. Лихорадка могла быть признаком подпорченности родословной: может быть, мать либо бабушка спуталась с простолюдином, а то и с рабом, и благородные черты — всего лишь подаренная женщиной маска, скрывающая прерванную линию отцовской крови. Но это было не так важно, как чисто физическая близость и власть и эти злосчастные шесть лет. Они сделали одного из них молодым мужчиной, который был гораздо сильнее второго, юноши. Шесть лет зияли и разделяли их тогда, как бездонная пропасть между победителем и пленником, хозяином и рабом.
— Сложил бы ты с себя полномочия, Джек, и лежал бы себе сейчас дома, в тени, — сказал Джонни. — А то гляди, встретится кто-нибудь не такой добрый, как я. Чем же ты откупаться-то будешь?
Он откинул одеяло и провёл руками вдоль беззащитного тела. Ничего. Рука задержалась на бедре. Джонни помедлил, распахнул на Джеке рубаху и едва не отшатнулся. Ему почудилось, что точёное стройное тело юноши излучает манящий, небесный свет. Он глянул Джеку в лицо. Красивый благородный парень с большими золотистыми глазами… Ясные, истончённые болезнью черты. Свет? Что за свет? Лоб Джека блестел от пота. Это болезнь, не страх. Джонни завороженно прикоснулся к его лицу, собрал ладонью холодные бисеринки, прошёлся вдруг непослушными пальцами по груди и животу, белой коже, по мускулам и впадинкам плоти… Он понял, чего хочет, и облизал пересохшие губы.
Джек был невозмутим. Его сердце билось спокойно, и это было хорошо. Это было прекрасно. Джонни рывком спустил штаны юноши до середины бёдер.
— Что, прямо здесь? — спросил Джек.
— Мм… а что? — сказал Джонни, помещая ладонь между его бёдер, лаская и наслаждаясь прикосновением к самым сокровенным местам чужого тела, ко светлой, влажной, гладкой коже. Сам он никогда в жизни ничем не болел и совершенно не боялся смертоносной лихорадки, из-за которой весь остальной отряд не пожелал приблизиться к кленовым носилкам. Болезнь Джека не охлаждала, а возбуждала его, как острота приправы разжигает аппетит. Джонни чувствовал томящую, сладкую тяжесть в паху. Набёдренная повязка стала вдруг очень тесной.
— На мосту полно людей, — отметил Джек.
Джонни наклонился и поцеловал его в шею. Он был совершенно лишён стыда и как бы не совести. Видя беспомощного больного юношу, находящегося целиком в его власти, он думал только о наслаждении, которое желал испытать. И доставить. Он даже готов был ласкать Джека руками и ртом — потом, на десерт, если главного блюда окажется недостаточно.
