Солнце и смерть. Диалогические исследования - [101]

Тем самым можно констатировать: анализ – это проект, который заканчивается во всех сферах с обретением таких элементарных частиц, которыми можно оперировать. После относительного конца анализа рациональные энергии меняют направления и включаются в синтетические проекты. И поскольку это так, мы вступили в новую эпоху письма – ведь письмо только метафора для осуществления синтеза элементов, которыми можно оперировать. Так выглядит ситуация в целом. Теперь перейдем к тому, что Вы сказали о Лапланше: если я верно понял, то его новая книга выдержана в духе консервативного психоанализа. Это может быть внутренне оправдано – если вспомнить, что классический психоанализ дал шанс на открытие «просвета» в сфере интерперсонального, межличностного. Аналитическая ситуация – это искусственно созданный «просвет», искусственно прорубленная «прогалина», в которой открывается содержание души. Если мы признаем это, то нет никакого интереса в том, чтобы позволять этому «просвету» увеличиваться – не важно, под какими предлогами. Но за пафосом отведения приоритета анализу кроется признание определенного замешательства в теории – ведь психоаналитик тем самым в принципе соглашается с тем, что его дисциплина не достигла никакой убедительной элементаризации. Тот, кто клянется в приверженности к чистому анализу, подтверждает невольно, что для психического еще не существует никакого алфавита, никакого списка элементарных частиц и что в силу этого проект психоанализа как анализа потерпел неудачу. Затем следует чисто священническая реакция: дилемма объявляется самоценной, ей придается статус ценности-в-себе. Заметьте: если проблему нельзя решить и если от нее нельзя отделаться, ей придется поклоняться, объявив наивысшей ценностью.

Я предполагаю, что в современных условиях расхожее понятие истины все больше и больше вытесняется из сферы терапии. Это будет иметь последствия для классического психоанализа – ему придется взять на себя труд признаться, что он работает с зашифрованно-метафизическими представлениями об истине. Он хочет привести индивида к той точке, в которой он посмотрит в глаза своей интимной истине, своей приватной правде, в которой невозможно признаться, – выступит она как травма, которая отрицается, или как влечение, которое невозможно удовлетворить. Заявления о том, что свободу и силу влияния можно найти только в психоанализе, – это всего лишь перефразированное заклинание раввинов: «Истина освободит вас». Почему бы не оставить поповские концепты истины и не обратить большее внимание на достижение реальных результатов? Мне кажется, что различие между прекрасным и возвышенным вполне приложимо и к терапии. Есть терапия возвышенного, которая ставит своих пациентов лицом к лицу с принципами удовольствия, смерти, реальности, недостатка, вины и другими метафизическими балластами. Она намерена не лечить пациента, а делать его героем. Наряду с этим есть терапия прекрасного, или прагматическая терапия, при которой все сводится лишь к тому, чтобы увеличить возможности счастья для отдельного индивида. Для того, кто выбирает второй путь, вполне допустима мысль, что вовсе не обязательно в первую очередь ставить индивидов лицом к лицу с их невыносимыми истинами. А что, если дело вовсе не в том, чтобы нарушать невротическое существование людей? Что, если цель лечения будет заключаться в том, чтобы обеспечить перерывы в нем и изменения общего настроя? От депрессии – к инициативе, от сострадания к самому себе – к любопытству по отношению к себе самому? От рутины несчастья – к эксперименту счастья? Если допустить новое описание терапевтической практики, то становится излишним формирование героического отношения к истине. Психологическую вещь-в-себе, которая у одних называется травмой, у других – неудовлетворенным влечением, у третьих – изначальным недостатком, можно оставить в покое! Терапевт превращается из вождя, ведущего к истине, в тренера; он способствует изменению общего настроя, а не исцеляет. Тогда терапия осуществляется не «аналитически» – посредством выкапывания отброшенной истины, а синтетически, через поддержку и развитие лучших привычек.

О цензуре, нормализации, толковании сопротивления

Г. – Ю. Х.: Мне представляется, что Вы очень изящно перекинули мостик от тех исторических предпосылок, которые оставили свой скрытый след в самом названии «психоанализ», к сегодняшним предпосылкам применения того метода, который известен как «изменение настроя» («Umstimmungs verfahren»). Вспоминается сравнение скрипичного мастера и фрезеровщика, которое иногда использует Марк Блох, чтобы объяснить, к чему должен стремиться хороший историк: он должен, как это делает скрипичный мастер, чувствовать будущее звучание инструмента. А обычные ученые, по мнению Блоха, ведут себя, напротив, как фрезеровщики, грубо срезающие все то, что не схватывается с помощью их обычных методов. И многие психоаналитики скорее подвергают своих пациентов фрезеровке, чем пытаются вмести с ними сделать скрипку. Как Вам такое толкование?

Мы проговорили исходную эпистемологическую ситуацию психоанализа. Здесь, пожалуй, следовало бы и подчеркнуть, насколько сильно в начале его существования доминировало медицинское его самоопределение; насколько все, кто занимался им, считали его отраслью медицины. Около 1900 года идея преодоления психических заболеваний посредством использования методов анализа и анамнеза превозносилась как последний крик и высшее достижение врачебного искусства. Но именно от этого – от исходной веры в медицину и от позитивизма врачей – психоаналитик сегодня хотел бы отделаться как от позорного пятна по следующим причинам: во-первых, он успел убедиться, что общество ждет от него слишком многого в том, что касается здоровья и исцеления, во-вторых, он полагает, что переоценивал себя, свои собственные возможности, когда уверял, что сможет с помощью линейных методов осуществить процессы исцеления и повести клиентов прямиком от болезни к здоровью. С тех пор как идея «полного» и непосредственного исцеления внутри самого психоанализа была заключена в скобки или стала относительной, принято говорить скорее об изменении (Wandlung), чем об исцелении. Терапевт больше не выступает как мастер по производству здоровья, а фигурирует как инициатор процессов трансформации, цель которой не определена.